Время красного дракона

Оглавление

— Прости, забыл...

— Я принесла зелья колдовского. Вот — в пузырьке. По чайной ложке — перед сном. Выздоровеешь в момент. Заиграешь — аки жеребчик. Летать будешь, Аркаша.

— А правда, Фроська, говорят, что ты летаешь по ночам в корыте?

— На самолете я не умею.

— Нет, Фрося, ты не шути.

— А я и не шутю, Аркаша.

— А на метле бы ты могла полететь?

— И на метле не умею. Я же не баба-яга.

— Я видел один раз, как ты летала в корыте.

— Не один ты видел.

— Но такого не может быть, Фрося.

— Ты же видел, Аркаша.

— Это могла быть галлюцинация, видение... Вот если прилетишь в корыте к моему окну в больнице, тогда поверю.

— У тебя какой этаж, Аркаша?

— Третий, Фрося. Очень высоко.

— Когда прилететь?

— Сегодня ночью, Фрося.

— А ты окно откроешь?

— Открою.

— Жди, прилечу, Аркаша. Как прокличет последний петух на луну, так и явлюсь.

— Хватит шутить, Фрося. Давай серьезно поговорим. У меня к тебе дело неотложное.

— Какое дело?

— Ты знаешь, где сейчас Гришка Коровин? Он жив?

— Почему он должен быть мертвым?

— Я же в него стрелял, в упор! Он убежал из морга. И может быть, погиб от раны. Хорошо бы, если умер.

— Нет, Аркаша, не умер Гришка. Живой он, скрывается в Шумихе, у деда Яковлева. И здоров аки бык, хотя ты ему грудь пробил.

— Фрося, если Гришку найдут, начнутся аресты. Гришка глуповат, с легкостью признается во всем.

— Што делать, Аркаша?

— Передай ему, чтобы вернулся. И ни в чем не признавался! Расческу он мог потерять, а ее подобрали бандиты. И бригадмильцев он не избивал. А во время следственного эксперимента на нас напали какие-то хулиганы. Я стрелял по этим бандитам, Коровина ранил случайно. По голове меня ударил не Гришка, а те, из неизвестной шайки. Я сделаю вид, будто у меня восстановилась память. И скажу то же самое. Пусть не боится Коровин. Так будет лучше. А убежать Григорий из морга мог и с перепугу. Долгое его отсутствие ни о чем не говорит. Сначала лечился, а после — боялся.

Порошин не стал спрашивать Фроську — знает ли она, где скрывается дед Иван Меркульев? Понимал, что она не скажет. Да и Аркадий Иванович не был заинтересован в поимке старого дурака, который хранил и прятал пулемет без какой-либо необходимости. Явно казачье нутро в старике: хоть и родная она, советская власть, но оружие надо на всякий случай припрятать. Кто, однако, теперь поверит ему, будто оружие не предназначалось для антисоветского мятежа, восстания? И не помогут заслуги и ордена, и то, что был в годы гражданской войны в красных отрядах Каширина и Блюхера. О деде Меркульеве и думать не хотелось. Но Аркадий Иванович замышлял поговорить с любимой Фроськой о ее таинственной бабке. Дело о розыске бабкиного трупа пока висело на нем. Вот выздоровеет, выйдет на работу, и придется снова ломать голову, разгадывать идиотскую тайну. Хорошо бы сплавить это дело с рук, передать кому-то другому. Повод и причина для этого в общем-то есть. Не может же он вести расследование о родственниках своей невесты.

Спросить Фроську о бабке Порошин не решался. Если старуха умерла, вопрос прозвучит бестактно. Если штрундя жива, то на скрывается. И Фроське не надо полностью доверяться, нельзя отключать революционную бдительность. Чекисты сильны не блудливо-либеральной ставкой на презумпцию невиновности, а координатами версий, которые так или иначе выводят на врагов народа. Фроська, разумеется, цветочек, подсолнух. Озорная девчонка, гипнотична в своем юном обаянии, изображает безалаберность. Она все время играет какую-то роль. Влюблена, пожалуй, искренне, по-детски. Не любить ее невозможно. Но ведь ее могут использовать и враги. Предположим, ее дед Иван Меркульев был заслан белогвардейской разведкой в отряд братьев Кашириных! Почему бы и нет? В последнее время выясняется, что многие вредители, враги народа награждены орденом Ленина, Красной Звезды, именным оружием... Дед Фроськи может оказаться не глупцом, который прятал пулемет по аполитичной страсти к оружию. Он может быть и опасным заговорщиком в большой сети контрреволюционных организаций. Не зря Гришка Коровин упоминал, что пулеметы спрятаны у какого-то деда Кузьмы в Зверинке, у старика Яковлева — в Шумихе... А может быть, и сама Фроська — в сети заговорщиков...

Фроська наполнила из графина стакан холодной водой и выплеснула его резко, с обезьяньей ужимкой, в лицо Порошина.

— Ты что, дура, рехнулась? — недоумевал он, утираясь углом больничной простыни, пропечатанной регистрационными штампами.

— Я огнь погасила! — ернически скривилась Фроська.

— Какой огнь?

— Черный!

В дверь палаты стукнули интеллигентно, трижды.

— Наверно, Гейнеман с Трубочистом, — встал с кровати Порошин.

— Входите, господа-товарищи, — оправила подол юбки Фроська.

В палату вошел Трубочист с детской игрушкой-куклой, у которой была оторвана голова.

— Я ухожу! До встречи при луне! — выскользнула за дверь Фроська. Порошин очистил апельсин, разломил его на дольки, бросил небрежно в треснувшее голубое блюдце на тумбе, посмотрел на куклу:

— Что это означает?

— Голову кукле оторвали при обыске...

— Что могло быть в голове куклы?

Трубочист жил в одной квартире с Гейнеманом. Многим было странно видеть, что освободившийся заключенный поселился у начальника колонии. Но ведь и директор завода Завенягин пригрел в своем особняке бывшего зэка Боголюбова. Впрочем, Трубочист не походил на тех, кто побывал в концлагере. Одет он был изысканно, элегантно: голубые полуботинки из крокодиловой кожи, светло-голубой костюм изящного покроя, ослепительно снежная манишка с бабочкой синего цвета — в белую горошину. Изможденное лицо его помолодело, орлиный нос возгорделивился, а седые волосы создавали эффект значительности.