Внук Персея. Мой дедушка — Истребитель

Оглавление

— В воду!

— Помилуй нас, Владыка Морей!

— Левкофея, богиня моя! Приди на помощь!

Моряки прыгали за борт, спасаясь от когтей и клыков. Нет, не прыгали — падали в воду, с трудом перевалившись через край, камнями шли на дно. Ужас смертным холодом сковал их члены, не позволяя всплыть, глотнуть спасительного воздуха.

— Папаша!

Тритон замешкался, как всегда. Он готов был кинуться в море — выручать отца! — когда в темно-синей глубине возник серебристый, тихо мерцающий силуэт. Он проступал из мглы, возносясь к поверхности.

— Мамка!

Парень замахал рукой, раздумав прыгать. Раз мамка здесь — все будет хорошо. Море вспухло глянцевыми спинами. Это сводный брат Тритона, дельфиний пастух Палемон, привел «стадо». Тритон замахал обеими руками — и едва не свалился в воду.

— Палемон! Мамка! Папашу спасайте…

В ответ богиня изогнулась с нечеловеческой грацией — и без всплеска ушла в пучину. Тритон шумно выдохнул, с размаху сев на палубу. Мамка справится без него. Богиня она мелкая, не из важных, но и папашу спасать — не шторм усмирять. В другой раз он бы с удовольствием прокатился на дельфине, но сейчас было не до игр. Оглядевшись, парень сообразил, что звери исчезли. Истлевали на глазах, превращаясь в дымку, плющ и лозы. К ладье возвращался ее первоначальный вид. Весла, как весла — обычные, деревянные. И парус целехонек, ничего с ним не сделалось.

Однако наваждение не кончилось. У мачты, крепко привязанный, сидел голый мальчишка лет пяти. Кудрявый, жирный и такой чистенький, каких не бывает. На кудряша кто-то навешал бабских цацек: ожерелье на шее, витой браслет на запястье. Дитя не по возрасту гнусно ухмылялось. «Чего лыбишься, мелкота?» — хотел сказать ему Тритон, но тут его позвали из-за борта. Мамка выловила папашу, и следовало втащить Навплиандра на борт. Папаша был плох: кашлял, хрипел, закатывал глаза. На палубе его начало рвать водой — так долго, что Тритон даже испугался.

Над бортом вознеслось узкое, почти змеиное тело богини. Как и все морские, Левкофея легко меняла облик. Взгляд ее агатовых глаз был устремлен на скверного мальчишку у мачты. Весь вид богини выражал суровую укоризну. Тритон уверился: сейчас мамка утащит гаденыша в пучину. Однако богиня лишь осуждающе покачала головой и погрозила пальцем.

Кудряш хотел покаянно развести руками, но не смог: руки-то были связаны. Тогда он скорчил умильную рожицу: «Прости, мол! Ну, пошалил…» Богиня вздохнула — совсем по-человечески — и серебряным фонтаном опала в воду.

— Развяжи меня.

В голосе звучал приказ. Голос был взрослый. Такой мог бы принадлежать отцу. Или косматому дядьке, который хохотал у мачты. Тритон привык слушаться приказов. Не чинясь, он стал развязывать веревки. Змеи на запястье и шее кудряша — их Тритон принял за цацки — подняли точеные головки, мелькая язычками. Но Тритон и не собирался обижать змееносца. Он очень старался, сорвав себе ноготь на большом пальце, и вскоре руки мальчика были свободны. В благодарность кудряш боднул Тритона головой в живот.

— Ай! Ты чего?

Под ребра ткнулись твердые острия. Рожки? Мальчишка не походил на сатира, да и ноги у него были не козлиные — человечьи. Миг, и перед Тритоном уже сидел косматый дядька. Он подмигнул парню, но обратился не к Тритону, а к его отцу.

— Ты мне понравился, кормчий. Ты хотел меня… Ведь хотел, да?

Кормчий затрясся от страха.

— Это хорошо. Люблю таких.

Навплиандр ощутил у себя в паху ладонь — узкую, мальчишескую, хотя кудряш исчез, а косматый стоял у мачты и не думал приближаться. Ладонь сжалась и исчезла, оставив давящий холод. Кормчего вырвало желчью. Если он чего и хотел, так это снова выброситься за борт.

— Ты обещал доставить меня на Наксос, — сказал Косматый. — И ты сделаешь это.

* * *

— До Наксоса? Втроем?

В глазах детворы плескалось море, и шелестел плющ под ветром, и носились по палубе звери с горящими глазами.

— Ага. Парус поставили. Мы с Косматым — на весла. Он одно взял, я — другое. Папашка правил…

— А твоя мама? — Гий встряхнулся мокрым псом.

— Уплыла мамка-то…

— Что ж она остальных не вытащила?

— Дык папашка… он же это… Муж, значит. А остальные ей никто.

— Поня-я-ятно, — протянул Эвримах.

По его тону читалось: ничего ему не понятно, и Тритону он не верит.

— Ты Косматого развязал? — спросил Амфитрион.

— Ага.

— Он что, сам развязаться не мог? Львы, змеи, а веревки стряхнуть — слабо?

— Не знаю, — огорчился Тритон. — Может, он играл?

6

Нельзя сказать, что родственники свалились, как дождь на голову. Гонец, отряженный Алкеем, пятый день дежурил на дороге, ведущей в Тиринф из Микен. Ему было строго-настрого велено: спать вполглаза, не напиваться, а главное, едва объявятся микенские колесницы — бегом бежать обратно с благой вестью. Он и побежал, да так быстро, что на целый час опередил колесницы. Дороги Арголиды каменисты, своенравны, и к колесам расположены куда менее, чем к обычным сандалиям. А гонец несся, отрабатывая дни сытого безделья, так, словно на ногах у него были знаменитые Таларии — крылатая обувка Гермия Душеводителя.

— Радость! Ра-а-адость! — горланил он.

В городе его чуть не побили. Мало кто хотел сегодня радоваться. «Ра-а-а…» — горсть овечьих катышков ударила в спину гонца. Кувшин воды, вылитый с крыши, пришелся кстати — освеженный, гонец встряхнулся и прибавил ходу.