Оценить:
|
Внук Персея. Мой дедушка — Истребитель
- Предыдущая
- 17/87
- Следующая
17
— Ты чего? — на всякий случай спросил парень.
— Ничего, — кентаврик попятился.
В руках он, бледный как смерть, держал увесистый мех. В недрах меха что-то бултыхалось — должно быть, вино. Ничего себе вино, подумал Тритон. Если кентаврик, спрятавшийся от Горгон, рискнул вернуться…
— Тебя как звать?
— Фол.
— А меня — Тритон.
— Ага. Я пойду, да?
Тритон вздохнул, глядя на обломки дубины, и разрешил:
— Иди. Ты это… Ты зачем вернулся?
— За вином, — сказал честный Фол. — Хорошее вино. Жалко.
— Ты, значит, за вином. А я за дубиной.
— Я пойду? — напомнил Фол.
— Ты лучше скачи. Подальше, чтоб не нашли.
Кентаврик кивнул и ускакал.
* * *
— Зря, да?
— Что — зря?
— Надо было его прибить?
Тритон, не моргая, смотрел на мальчика. Низкий лоб дурачка собрался морщинами — мертвая зыбь качала одинокую ладью-мысль. Чувствовалось, что мнение Амфитриона для него очень важно. Какие волны ходили в сознании тирренца — загадка, но Амфитриона он возносил на высоту, плохо объяснимую даже для Дельфийского оракула.
— А он был в зените вакханалии? — спросил мальчик.
— Кто?
— Ну, кентавр! В зените? Или на излете?
Вот тут Тритон заморгал, словно заново научился этому делу:
— Н-не знаю…
— Он безумствовал?
— Н-нет…
— Если бы ты причинил ему боль, он бы излечился?
— Надо было, — просиял тирренец, — дать ему по шее?
Амфитрион насупился. Рецепт дедушки Персея не срабатывал. Ну, вакханки-то явно находились в зените, иначе дедушка не кинулся бы их убивать. А глупый кентаврик — он и вовсе обычный, если верить Тритону. За вином вернулся, не побоялся…
— Ты правильно поступил, — кивнул мальчик. — Ты молодец.
И, глядя на Тритона, переполненного благодарностью, испытал стыд. Сам Амфитрион был не уверен, что тирренец поступил правильно. Представив себя на месте Тритона, внук Персея аж зажмурился от неопределенности.
2
Город затих, как дол перед грозой.
Банщик, выдавая посетителю скребницу и мыльную пасту, вдруг останавливался, кусая губы. Ждал и посетитель, не сетуя на пустую трату времени. Торговец в лавке, расхваливая войлочный колпак, умолкал на полуслове. Гончар, пришедший за колпаком, кивал невпопад. Cадовник, онемев, стоял над лилиями и гиацинтами; мебельщик — над ларем для хранения платья; пряха дрожала над растрепанной куделью; дочь пряхи, кормя ребенка грудью, тихо плакала. Сапожник забывал тачать башмаки и крепиды, ювелир ронял нити жемчуга, резчик — шпильки из слоновой кости.
«Басилей вернулся из карательного похода, — читалось на лицах. — Что теперь будет?»
Персей не в первый раз, как говорили в Тиринфе, «ходил на вакханок». Но раньше тиринфяне не сталкивались с вакханалией в родных стенах. Безумие жены Спартака нарушило шаткое равновесие. Фракия, знали все — это да. Но Фракия далеко. Фокида и Беотия — да. Но и северные области — не близко. Наксос, Скирос, Хиос — острова пусть сами разбираются. А у нас есть Убийца Горгоны, рыщущий по родной Арголиде, как волк. Мы боимся его пуще гнева богов, но и боги с их гневом не спешат заглянуть в Тиринф. До сих пор Косматый обходил нас десятой дорогой, хвала Персею…
Или не хвала?
Ведь Косматый нас не обошел!
Мужья и жены, сыновья и матери, братья и сестры тряслись, недоумевая. «Мы-то думали, что война идет на чужой территории! Что жестокость басилея — залог нашей безопасности! И вот отрезвление — сын Зевса продолжает войну, но война пришла к нам… Чего ждать завтра? Басилей, конечно, отомстит. Но как же не хочется, чтобы он мстил за меня! Сколько дней продлится этот ужас? Сколько лет?!»
Чужая война из предмета гордости превратилась в копье, занесенное для удара. Чужое копье, чужой удар; моя грудь и наша беда. Еще недавно тиринфяне хвалились неприкосновенностью перед фиванцами и трахинянами. Пыжились, намекали на избранность. Теперь же, представляя злорадство вчерашних завистников, Тиринф сознавал всю низость своего падения.
Если Персей нас защищал — почему не защитил?
Если не защитил — почему не сдается?!
Тиринф кланялся Персею. Тиринф боялся Персея. Но Тиринф вздохнул бы с облегчением, умри Персей — от гнева бога, от старости, от случайной болезни.
Возвращаясь из палестры, мальчик шел через онемевший, испуганный город. Кто знал Амфитриона в лицо — спешил отвернуться. Тень деда лежала на внуке. Однажды Амфитрион спросил деда, правда ли, что тот превратил в камень чудовище, желавшее сожрать бабушку Андромеду. Аэды пели, что Персей воспользовался головой убитой Медузы. Мальчик страстно хотел услышать это из первых уст — ему казалось, так он сам прикоснется к подвигу.
И он услышал.
— Ерунда, — мрачно сказал дедушка. — Бабьи сплетни. Какая голова? Я зарезал его, как мясник режет свинью. Взлетел повыше, дождался, пока глупое животное заинтересуется моей тенью на волнах, свалился ему на загривок… Дальше все было просто. Много крови, и конец. Придумают тоже: Медуза, голова! Наверное, от всей моей жизни со временем больше ничего не останется. Медуза, куча камней, и никакого Персея…
Тень, думал Амфитрион, бредя улочками Тиринфа. Тень дедушки. Она чернеет на мне, как на воде, и чудовище уже заинтересовалось.
3
— …из Афин. Гостеприимство приятно Зевсу, он вознаградит тебя.
«Врет! — Амфитриона обдало жаром. — Рабыня сказала, он из Фокиды. Хотя… Может, рабыня недослышала?»
- Предыдущая
- 17/87
- Следующая