Оценить:
|
Внук Персея. Мой дедушка — Истребитель
- Предыдущая
- 58/87
- Следующая
58
— Там, — рука указала на горный кряж, высящийся на северо-востоке, — Микены. Правее — Герейон. Рядом — Просимна и Мидея. Южнее — Тиринф. Навплия. Дорога в Кинурию — мы вечно деремся за нее с лаконцами. Залив; море, наконец. Все, как всегда. Земля, скалы, вода. Дома, крепости, деревни. Отчего же мне кажется, что я — чужак в чужом краю? В чем я ошибся?
— Не тронь моего деда, — без особой надежды повторил Леохар.
Персей кивнул:
— Хорошо, герой. Твой дед сохранит жизнь и тронос. Зачем мне новый ванакт Аргоса? Новые козни? А твой дед запомнит до конца дней… Что он запомнит, а?
— Как я испугал тебя копьем?
— И это тоже. Но главное — он запомнит, как ждал меня в одиночестве. Бегство охраны, предательство воинов… Страх, разящий прежде меча. Внук, согласный умереть за деда. Жизнь, как подачка, брошенная псу. У тебя хорошая память, Анаксагор, брат мой?
Ванакт молчал, уставясь в чашу.
— Дай мне ее, — велел Персей. — Дай мне чашу.
Копье загремело на ступенях храма. Бросив оружие, Леохар поспешил забрать чашу у деда — и отнес ее Персею, боясь, что тот разгневается и передумает. Амфитрион рискнул подобраться ближе. Двое детей стояли по бокам Убийцы Горгоны, всматриваясь в крутой бок чаши. Оттуда на них пялился ужасный лик, обрамленный космами волос и бороды. Разинутый рот — черный провал пещеры; взор, от которого нельзя увернуться…
— Глаза, — объяснил Персей. — Зрачки в центре глазных яблок. Такие глаза следят за тобой, куда бы ты ни пошел. Кто это, Анаксагор?
— Дионис, — отозвался ванакт.
— И давно делают такие чаши?
— Два года. Как вы помирились, так и делают.
— А почему Косматый похож на Медузу? Ты видел изображения щита Афины? Заменить волосы на змей — и вылитая Медуза…
— Не знаю. Ты бы убил меня, что ли?
— Обойдешься.
— Ты — бог, Персей. Только боги так жестоки. Ты — бог войны.
— Нет, — возразил Убийца Горгоны. — Стань я богом, я бы не выбрал долю Арея.
— Чью же долю ты бы выбрал?
— Таната Железносердого. Я — не война, но смерть.
Он покрутил чашу в пальцах. Сверкнула темно-красная глазурь — лента крови по ободку. Дрогнули щупальца осьминога, вцепившегося в ножку. Лучи солнца скользили по чертам Косматого, оживляя керамику. Вели хоровод бликов — «…в честь примирения божественных братьев!..» — забавлялись: вот гримаса дикого веселья, вот — гнев, страсть, покорность… «Ну же! — шептали свет и тень. — Крути дальше! Хочешь дружбы? Любви? Покровительства? Эй, великий герой! Ты что, правда меня не хочешь?!» Следя за чашей в руке деда, мальчик не заметил, как сдался — зажмурился. Только так можно было избегнуть взгляда Косматого. Похоть или смирение, но взор его не отрывался от тебя, изводя вопросами.
— Ты мог сам вернуть разум аргивянкам, — Персей обращался к Косматому, словно тот стоял напротив. — Грозный, но милостивый. Кара и прощение. Чем не слава? Нет, ты предпочел сомнительные услуги Мелампа. Почему? Ты хотел, чтобы славили нашего ядовитого провидца, а не тебя? Или ты знал что-то такое, чего не знаем мы? Какой камешек мы столкнули вниз у Сикиона, что лавина образовала твой храм двухлетней давности? Я, согласившийся на мир с тобой, моим заклятым врагом; Меламп, учитель здравого экстаза, руководитель священной стройки… Ты рядишь нас в шутов, братец. Рядом с тобой сходят с ума друзья и враги. Был враг, стал друг. Был друг, стал покойник. Где я ошибся?
Чаша взлетела в воздух. Быстрый как молния, Персей ударил по ней ладонями — будто ловил комара-кровопийцу. Черепки брызнули дождем. Все втянули головы в плечи. К счастью, никого не зацепило. Жуткое видение посетило мальчика, вынудив содрогнуться. Вот так дедушка разнес бы в куски череп Косматого, попадись он ему. Копье? Меч? Голыми руками, ликуя от свершившейся мести…
«Я — не война, но смерть».
— Зачем ты погнал Мелампа спасать меня? — клокоча горлом, как разъяренный хищник, спросил Персей. Чаша погибла, но бесплотный собеседник никуда не делся. — Ты ведь не знал, что Эхион выкупил мой рассудок ценой жизни. Или знал? Нет, вряд ли. Ты и впрямь испугался, что я погибну. Пополню число твоих жертв. Ликург, Пенфей, тирренцы; Персей. Карающий тирс настиг упрямого богоборца — о, ты не хочешь такого исхода! Я нужен тебе живым? Здравомыслящим? В силе и славе?
Он запрокинул лицо к небу:
— Кто из нас безумец, Косматый?!
4
Золотая колесница Гелиоса неслась на запад — должно быть, в Мантинее бога ждали неотложные дела. С востока, преследуя солнце, тянулись передовые отряды сумерек. Сияющий ореол, пылающий гневным багрянцем, вынуждал их держаться на расстоянии. Двор накрыли сизые тени, гася краски дня. Затихали и звуки — на акрополь легло одеяло из мягкого войлока. Средь теней безмолвно, как души в Аиде, скользили люди. К вечеру слуги и стража вернулись во дворец. Они вели себя тише мыши, опасаясь уже не Персея, а любимого ванакта, чудом — не иначе! — сохранившего жизнь и власть.
Амфитрион нервничал. Кому по нраву видеть вокруг себя тьму предателей? Ну ладно, слуги, рабы. А охрана? Шелудивые псы! Сползлись, потому что здесь кормят. Глядишь, хозяин и не прибьет… В раздражении мальчик двинулся прочь со двора. За спиной пыхтел Тритон. Он старался не отходить от Амфитриона ни на шаг. «А вдруг львица выскочит? — читалось на лице тирренца. — Кто ее скрутит?»
Мальчик вздохнул. Гнать надоеду — язык не поворачивался. Впервые в жизни Амфитриона тяготила ответственность за чужого человека. Дурковатый тирренец — считай, круглый сирота. Отец погиб, братья утонули; мать — далеко, в море. Было б у Тритона все в порядке с головой — другое дело. А так… Кто за него в ответе? Выходит, что Амфитрион. Больше некому. Для дедушки Тритон — один из Горгон, и то обуза. А для него, Амфитриона — кто? Друг? Младший брат? И не важно, что Тритон на четыре года старше…
- Предыдущая
- 58/87
- Следующая