Внук Персея. Мой дедушка — Истребитель

Оглавление

— Нас встречают, — заулыбался в бороду Биант.

Улыбка не сходила с его лица всю дорогу. Поход, по мнению Бианта, закончился редкой удачей. Персей жив, и брат жив, и женщины большей частью живы-здоровы. Ифианасса ему очень приглянулась. Персей слово держит: сказал, даст в жены — значит, даст! Отчего ж не радоваться? То, что они с Мелампом скоро станут басилеями, получив по городу, Бианта волновало мало. Ему и так было хорошо. Он даже песню затянул — жаль, никто не подхватил.

— Вряд ли, — усомнился Кефал.

— Кого ж еще? Нас, точно говорю…

— Никто не знал, когда мы вернемся, — пояснил брату Меламп. — Гонца мы не посылали. Что же они, каждый день нас тут встречают? На всякий случай?

Ходьба стоила целителю больших усилий. Прежняя скользящая походка сгинула без возврата. Ноги превратились в дубовые колоды. Казалось, каждую из них надо брать руками и с натугой переставлять. Возвращение стало для Мелампа пыткой. Дышал он, как собака на жаре, только что язык не вывалил. По лицу градом катился пот, мокрый хитон лип к телу. Тень Мелампа падала наискось, вперед и вправо — как у всех. Она была похожа на груз, тянущий хозяина к земле — лечь, ткнуться лицом в черную прохладу и больше не двигаться.

— Праздник? — предположил Кефал.

— С чего вдруг?

— Свадьба?

Толпа ворочалась на перекрестке — там, где дорога, выходя из ворот, разделялась натрое: на Тегею, Мантинею и Сикион. Визжали дудки, грохотали тимпаны, звенели колокольцы. Люди хлопали в ладоши, а в центре сборища крутилось живое колесо. Юноши в накидках из шкур и перьев, зрелые мужчины в нарядных хламидах — взявшись за руки, они вели хоровод. Лица, фигуры сливались воедино — круженье ярких пятен, радуга, сошедшая с небес на землю. Миг, и вокруг первого хоровода завертелся второй: женщины-аргивянки присоединились к танцорам.

— Эвоэ!

— Слава!

— Эвоэ!

— Слава братьям!

— Что здесь происходит?!

Вопрос Персея пропал втуне, поглощен гомоном тысячеглавого чудища. Но кое-кто, оказывается, имел острый слух.

— Хоровод, уважаемые. В честь примирения божественных братьев.

Когда рядом возник старый знакомый — раб-педагогос — мальчик не заметил. Но, как ни странно, обрадовался. Уж этот все знает! А дедушка заставит его говорить покороче. В честь праздника принарядился даже раб. На нем был новый хитон с зеленой каймой по краю — мало у кого из свободных есть такой. В руке педагогоса, спелая не по сезону, качалась тяжелая кисть винограда. Ягоды рдели на солнце драгоценными камнями.

— Каких братьев?

— Божественных. Диониса-Освободителя и Персея-Горгофона, сыновей Зевса-Олимпийца.

Можно было подумать, что Персей-Горгофон не стоит сейчас перед ним, и педагогос обращается к кому-то другому. Амфитриону стало жалко раба. Сейчас дедушка открутит ему голову. Или язык вырвет. Все остальное, кроме запретного имени, прошло мимо ушей мальчика.

— Примирение?

«Неужели дедушка не слышал?! Раб вслух назвал Косматого…»

— Великое примирение! — педагогос любимым жестом воздел палец к небу. — После долгой вражды сыновья Зевса торжественно заключили мир…

— Когда?!

— Два года назад. С тех пор этот день почитается в Аргосе праздником. А Меламп, сын Амифаона, учитель здравого экстаза, учредил для горожан «хоровод мира».

— Меламп?!

Целитель зашелся кашлем. На его лице, обычно невозмутимом, читалось: «Это не я! Я ничего не учреждал!»

— О да, именно он, Меламп Амифаонид! Невежды полагают, что это празднество — веселый танец с последующими возлияниями. Но мудрецы — о, мудрецы знают: сие действо имеет глубокий смысл, скрытый от простаков…

Персей мрачнел с каждым словом раба. Еще чуть-чуть, и Гелиос в страхе удерет за горизонт, боясь угодить под горячую руку. Прячась за спину деда, мальчик сердцем чуял: грядет беда. «Что он мелет?! — душа Амфитриона кипела от возмущения. — Дедушка никогда не пойдет на мировую с Косматым! А он говорит: два года назад. Враль! Клеветник! Почему дедушка не заткнет ему рот?» Мальчику представился родной Тиринф. Валит по улице толпа: пестрая, шумная. Горланит: «Слава Персею! Конец войне!» Вино горячит кровь: «Эвоэ, Вакх! Слава братьям!..»

— …юноши Аргоса, чья молодость и красота символизируют животворящее начало и облик, присущие Дионису. Мужи Аргоса, чья сила и зрелость символизируют несгибаемый дух и доблесть великого Персея. Хоровод, который они ведут совместно, есть символ единения бывших врагов. Второй, женский хоровод символизирует, с одной стороны, материнское плодородие, с другой же — усмиренных братьями вакханок. Мудрецы говорят, что хоровод женщин также посвящен Рее, Матери Богов…

— Хватит, — оборвал его Персей.

И первый двинулся к воротам, в обход толпы. Усталые, в пыли, они шли мимо танцующих: Персей с внуком, Кефал из Фокиды, братья-фессалийцы, Тритон, отряд Горгон, загонщики и оргиасты — многие поддерживали спасенных женщин, ибо те едва держались на ногах…

Рядом, не замечая их, шумел праздник.

2

У ворот тосковал знакомый стражник — мимо него Амфитрион с Кефалом проскочили, выбираясь из города. Стражника тянуло к веселью и дармовому вину. Очень хотелось показать растяпе язык, но рядом был дедушка, и мальчик чинно прошел мимо.

— Герса! Ты жива! Хвала богам!

На ходу мальчик оглянулся. Стражник сжимал в объятиях маленькую женщину — одну из спасенных. Гладил ладонью, загрубевшей от оружия, по растрепанным волосам; плакал, не стесняясь. В глазах у Амфитриона предательски защипало. От пыли, наверное. Он представил, как за миг до этого высунул бы язык, дразня стражника — и чуть не умер от стыда.