Взбаламученное море

• Предыдущая
• 143/147
• Следующая

– Брат увлечен несчастною любовью своею. Она этаких и подбирает: или энтузиастов, или дураков… Подайте сейчас, где у вас эти бумаги? – заключила она, вставая и подходя к мужу.

– Да вон… в поясе!… отвяжись только! – отвечал Бакланов как бы с досадой.

Евпраксия сейчас же проворно взяла пояс. Оборвав до крови ногти, она сама расшила его и начал выкидывать из него в отворенное окно бумажки.

– Все ли тут? Нет ли еще?

– Все тут, ей-Богу!.. – отвечал Бакланов.

Евпраксия и самый пояс бросила в море. После такого поступка жены, Бакланову стало как-то легче.

– Чорт с ними, в самом деле! – сказал он, сибаритским образом разваливаясь на койке.

Евпраксия уселась в кресла.

– Как это вам могло прийти в голову, скажите, пожалуйста? – сказала она.

Евпраксия с грустью качала на него головою.

– Я было сначала и отнекивался, – продолжал Бакланов: – надулись, перестали со мной говорить… мне уж и неловко стало.

Евпраксия усмехнулась.

– Вашему ничтожеству я уж и слов не нахожу; да хороши и они, хороши! – проговорила она и на другой день не оставила в покое и брата.

Она взяла его за руку, увела к себе в комнату и заперла дверь.

– Что это такое ты с собой везешь? – спросила она его прямо.

– Что везу? – спросил, в свою очередь, мрачно Сабакеев.

– Я знаю уж что! – отвечала Евпраксия.

Валерьян посмотрел себе на руки.

– Проболтался тот, болтушка-то! – сказал он.

– Мало что он проболтался, я все у него отняла и выкинула.

Валерьян продолжал спокойно глядеть себе на руки.

– Точно то же и с вами намерена сделать! – продолжила Евпраксия уже с улыбкой.

Сабакеев молчал.

– Сделаю, а? – спросила она, ласково взяв его за руки.

Сабакеев грустно усмехнулся.

– Ты ведь сама очень хорошо знаешь, что со мной ты этого не сделаешь ни ласками ни угрозами… К чему же поэтому и говорить? – добавил тот.

– Знаю, – отвечала Евпраксия со слезами на глазах: – но я думала, что ты это сделаешь для меня!.. Что ты этим погубишь себя, в этом я совершенно уверена, а твоя погибель для меня все равно, что погибель всех детей моих, значит, более чем мои собственная.

– Очень жаль! – отвечал, по-видимому, совершенно равнодушно Валерьян: – и если бы от этого в самом деле погиб я сам, мать, ты, дети твои, все-таки я ни на шаг бы не отступил.

– Бог с тобой! – сказала Евпраксия.

– В Бога я не верую, но что поступаю так, как следует поступать честному человеку, в этом убежден, – сказал он и, хлопнув дверьми, вышел на палубу.

Евпраксия поняла, что больше с ним говорить было нечего, и остальную дорогу она уже ничего не ела и целые дни почти все плакала.

Сабакеев все это видел, зеленел от волновавших его чувствований, но не сказал ей ни единого слова в утешение.

20. Петербургский пожар

Пассажиры шли в таможенную кронштадтскую залу. Вещи разложены были по идущим вокруг столам. На среднем столе лежали паспорта. Чиновник в очках перебирал их и не совсем спокойным голосом произнес:

– Господин Сабакеев!

Сабакеев вышел. Евпраксия, бледная как перед смертью, видела, что у брата в это время подергивало щеку.

– Потрудитесь пожаловать вон в эту комнату! – произнес чиновник, показывая на одну из дверей.

Сабакеев пошел. Вслед за ним вошел также и солдат-жандарм.

Все пассажиры переглянулись между собой. У Евпраксии были полнехоньки слез глаза. Она старалась их смигнуть, но утереть не смела.

В залу вошли еще несколько лиц и что-то такое объявили. Пассажиры заволновались и стали беспокоиться. Таможенные чиновники принялись торопливо осматривать вещи.

Бакланов и Евпраксия, занятые своим положением, не обратили сначала на это внимания.

– Господин Бакланов! – провозгласил наконец тот же чиновник.

Бакланов переглянулся с женой и побледнел.

– Пожалуйте в следующую комнату! – сказал чиновник.

Бакланов пошел.

Прочие пассажиры продолжали торопливо прятать свои вещи и бегом уходил из залы.

Бакланов наконец с раскрасневшимся лицом возвратился к жене.

– Всего осматривали, – произнес он.

В это время молоденький чиновник подал Евпраксии записку. Она как прочитала ее, так и опустил руки. Это писал Сабакеев:

«Не дожидайтесь меня. Я арестован!»

Евпраксия пошла.

Она беспрестанно оступалась и, кажется, совсем не видела, куда идет. Бакланов принужден был поддерживать ее.

Они прошли на пароход. Там капитан что-то торопливо бегал по палубе и отдавал приказания.

– Скоро мы поедем? – спросил его Бакланов.

– Надо скорее… Петербург горит… – отвечал ему тот.

– Как Петербург? – повторил Бакланов.

В ответ на это пассажиры указали ему на видневшееся облако дыму, окрашенное во многих местах красноватым цветом пламени.

– Евпраксия, Петербург горит! – не утерпел и сказал жене Бакланов.

– Господи, дети мои! – воскликнула та.

Бакланов понял, что сделал глупость.

– Где именно горит-то? – обертывался он и спрашивал всех.

– Апраксин двор, говорят, – отвечали ему.

– Апраксин двор, он далеко, – утешал было он жену.

– Два шага всего тут… – произнесла та и начала беспрестанно подходить к капитану и спрашивать: – скоро мы приедем, скоро?

– Самым полным ходом идем, – отвечал тот.

Пройди еще с час времени, и Евпраксия или бы с ума сошла, или бы у ней лопнуло сердце.

У пристани едва бросили трап, как она проскользнула по нему и побежала по Английской набережной, по площади, по Невскому.

Народ толпами валил по тротуару, перекликался, перебранивался. Неслись пожарные; на думе был выкинут красный флаг.

• Предыдущая
• 143/147
• Следующая