Взбаламученное море

• Предыдущая
• 42/147
• Следующая

– Ну, а из-за деньжонок, этак?

– Гм! – Иона Мокеич усмехнулся. – Враг человеческий силен, сооблазнительна эта мзда-то проклятая!.. Тоже, где этак хорошенького-то покойничка поднимешь, где чувствуют и понимают, что ты для них делаешь, – за медиком пошлешь хромого рассыльного; он и дома-то еле с печки на палати ходит, а до города-то тяпает, тяпает… а ты ему вслед строжайшие предписания за номерами пишешь, – о скорейшем исполнении возложенного на него поручения. Покойника-то промеж тем на солнышке паришь, а не то так в баню топленую на полок стащишь: смерть уж не любят!

– Отчего же?

– В гниль сейчас пойдут! – отвечад Иона. – Ну, а медики – пьяницы все наголо был народ; его еще верст за пятнадцать до селения так накатят, что не то что инструмента в руке держать (навезет тоже с собой всякой этой срамоты-то), а пожалуй, и голвой в овин не попадет. Пишет: «мягких частей, по гнилости, освидетельствовать нельзя было»; ну, а кости-то тоже не у всякого переломаны.

При этом рассказе Александр не смеялся.

– Неужели же все чиновники такие мошенники? – спросил он.

Но этим замечание Иона почему-то обиделся.

– Али нет?.. Вот хоть бы твой папенька, – грабитель был на то из первых, – отвечал он.

Александр несколько сконфузился.

– Тогда попался к нему, – продолжал Иона как бы невиннейшим тоном: – целая Болковская вотчина подс уд за делание фальшивых ассигнаций: мужики-то возами возили к нему деньги. Так еще сумлевается, настоящая ли! «Положите, говорит, в ломбард да ломбардными билетами мне принесие»

– Я и отца за это презираю, – отвечал Александр, стараясь уж прекратить этот разговор.

– Да ты там презирай али нет, как знаешь, – продолжал Иона: – а он и усадебку эту, и дом в городе, все таким манером благоустроил; только, бывало, и говорил всякому: «Ты, говорит, не кланяйся мне много раз, а один да хорошенько».

Александр делал вид, будто не слышит и спит.

– Не понравилось, видно! – проговорил Иона и сам тоже, повернувшись к стене, постарался заснуть.

Проснувшись вечером, они оба очень ласково, как бы ничего между ними не происходило, заговорили между собой, а потом отправились, взяв с собой Пегаса и Петрушку, на охоту. Александр при этом убил двух уток, Дедовхин бекаса, Александр еще двух уток, Дедовхин зайца. Все это еще более оживляло их беседу.

– Пойдем-ка, друг сердечный, завтра в Дубны на праздник, – сказал Иона Мокеич. – Помолимся сначала в церкви Божией, а потом к ее превосходительству Клеопатре Петровне на обедище отправимся.

– А она еще жива?

– Поди-ка, какая еще ядреная: однако постой-ка, паря, – сказал Иона, уставляя палец в лоб: – сколько это тому лет было… в девяносто седьмом году, словно бы она тово… – и при этом он сделал какой-то странный знак руками.

– Э, вздор какой! – перебил Александр; – у того была одна… известная…

– Верно это, ты не спорь!.. Тогда, значит, когда все это повстречалось _и Иона опять сделал какой-то знак руками), сыновья и вдовствующая супруга ей и говорят: «отправляйтесь-ка в деревню»… Я это уже помню, на моей памяти, – тысячи полторы душ тогда за селом-то записано было… и что опослы того к ней женихов посыпало, Боже ты мой!.. Один так с пистолетиком с руке приехал и стал на колени: «или осчастливьте, говорит, вашей рукой, или застрелюсь!». Она ему только рукой на портер указала: «вот, говорит, кем я была любима!»

К этому разговору с заметным вниманием прислушивался и Петруша.

– Женщина умная, столичного тона, – заключил с серьезною миной Иона Мокеич.

Ему как будто бы даже не пристало говорить о таких возвышенных предметах.

– А оттуда, – продолжал он гораздо более искренним тоном: – ко мне. У меня, брат, в Кузьмищевской казенной деревне такие девки – чудо! На поседки к ним съездим!

– Хорошо, – отвечал Александр, и, когда они пришли в усадьбу, он ушел в свой кабинет и все думал: в его воображении невольно рисовалась эта некогда бывшая фрейлина, может-быть, когда-то хорошенькая, молоденькая, рисовались украшающие ее фижмы, парик и красные каблуки.

10. Храмовой праздник

Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием.

С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках.

На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с расчесанною бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал гривы у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся самый парадный выезд, заведенный еще покойным Баклановым. Александр одевался в своей комнате. Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и чепце Аполлинария Матвеевна.

– Мне можно с тобой, душенька, ехать? – спросила она.

– Это что еще такое, – почти воскликнул Александр: – вы тут боитесь; кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить!

– Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала.

– Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! – возразил Александр, бросая с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью.

Та, по обыкновению, струсила.

– Нет, коли уж так, я лучше не поеду, – сказала она смиренно и, придя в свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком.

• Предыдущая
• 42/147
• Следующая