Взбаламученное море

• Предыдущая
• 59/147
• Следующая

– А была же такая? – произнесла весело-ревниво Софи.

– Была! – отвечал Бакланов. – Потом этот Петербург, в котором, если у девушки нет состояния, так ее никто не возьмет, и они, как тигрицы, кидаются там на вас, чтобы выйти замуж, а потом и притащут к вам жить папеньку, маменьку, свячениц, родят вам в первый же год тройников.

Софи покачала с улыбкой головой.

– Ты такой насмешник, как и прежде был! – сказала она, глядя с любовью на Бакланова: – впрочем, и здесь все то же, если не хуже! – прибавила она с легким вздохом.

– Но здесь у меня ты есть! Пойми ты сокровище мое! – воскликнул Бакланов: – здесь я для тебя одной буду жить, тобой одной дышать.

– О, да, – воскликнула Софи с полным увлечением.

– Ты свободна, я свободен! – говорил Александр.

– А мать у тебя умерла? – спросила Софи.

– Да! – отвечал он почти с удовольствием: – что же-с? – продолжал он, вставая и раскланиваясь перед Софи: – когда вы прикажете мне явиться к вам и сказать: Софья Петровна, позвольте мне иметь честь просить вашей руки, и что вы мне на это скажете?

– Я скажу: да, да, да! – отвечал Софи.

– Софья Петровна! – продолжал Александр в том же комическом тоне (от полноты счастья он хотел дурачиться и дурачиться): – будете ли вы мне женой верной и покорной?

– Буду, верной и покорной, но только небережливой, потому что мотовка ужасная.

Бакланов вдруг встал перед ней на колени.

– «Божественное совершенство женщины, позволь мне перед тобой преклониться!» – проговорил он монологом Ричарда. – А ты отвечай мне, – продолжал он, хватая ее ручку и колотя ею себя по лицу: – «Гнусное несовершенство мужчины, поди прочь!».

– О, нет, милый, чудный! – отвечала та, обхватив и целуя его голову, а потом Бакланов поднял лицо свое, и они слились в долгом-долгом поцелуе.

Обоим им тогда было – Софье двадцать три года, а Бакланову двадцать шесть лет.

3. Выставляющиеся углы действительности

На другой день майское утро светило в будуаре Софи сквозь спущенные белые шторы. В комнате было полусветло и прохладно.

Софи, в спальной блузе, в изящных туфлях, с толстою распущенною косой, сидела перед своим туалетом. Она сама представляла собою не менее полную свежести и силы весну.

Иродиада, тоже в стройном и, по случаю праздника, белом платье, засучив кокетливо рукава, убирал госпоже волосы.

Софи, впрочем, на этот раз не с обычным вниманием занималась своим туалетом, не прикладывала и не примеривала свои волосы, как им лежать следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.

– Александр Николаич надолго сюда приехали-с? – спросила та вдруг.

– Надолго… Он служить здесь будет, – отвечала Софи.

Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.

– Я, может быть, замуж за него выйду, – прибавила Софи, улыбаясь.

Иродиада молчала.

– Нравится он тебе? – прибавила Софи.

– Барин молод-с! – отвечала Иродиада.

Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.

– Александр решительно меня спасет… – проговорила Софи, как бы больше сама с собою.

Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.

– Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! – проговорила она каким-то холодным голосом.

– Ну, заложи там что-нибудь! – отвечала Софи беспечно.

– Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи тоже; не платье же нести, – отвечала Иродиада.

На лице Софи изобразилась тоска.

– У Эммануила Захарыча можно взять-с! – произнесла с некоторою расстановкой Иродиада.

Софи взглянула на нее с испугом.

– Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на час, на минуту вас видеть.

Софи сидела и терла себе лоб.

– Ну, хорошо, поди возьми!.. Скажи, чтобы приписал там к прежнему счету, – проговорила она торопливо.

Иродиада однако не уходила.

– Когда же им приехать-то прикажете?

Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.

– Завтра что ли-с? – продолжала Иродиада.

– Нет, завтра у меня Александр будет! – воскликнула Софи, как бы испугавшись.

– Ну, послезавтра-с.

Софи ничего на это не возразила.

4. Чувствительный еврей

Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке, которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по тротуару.

Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом выбравшись из погребка:

– Ай, батюшки, советница наша, советница! – проговорил он, стыдливо закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.

По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа на нее, особенно с глаз.

Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой-нибудь принц, – можно было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора питейно-акцизного откупа.

Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке, обложенном позументом.

– Здравствуйте-с! – сказала она, дружески мотнув ему головой.

– Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? – спросил ее тот несколько таинственно.

• Предыдущая
• 59/147
• Следующая