Взбаламученное море

• Предыдущая
• 41/147
• Следующая

«Вот вам и славянки наши во всей их чистоте», – подумал Александр.

– Ну, ступай домой! – проговорил он вслух.

Сцена эта происходила в сушиле, при довольно слабом и несколько даже поэтическом освещении одной свечки, покрытой абажуром.

Маша покорно встала и ушла.

Бакланову немножко сделалось совестно.

9. Иона Циник

Августовская и сентябрьская охота за дупелями и бекасами была из рук вон плоха, а там пошли дожди, грязь, слякоть. Александр начал сильно скучать.

– Так жить нельзя! – говорил он: – один день наешься, выспишься, другой – тоже; три месяца я живу здесь, и хоть бы подобие какое-нибудь мысли человеческой слышал кругом себя.

Аполлинарию Матвеевну он так напугал, что та рта разинуть при нем не смела.

– Что это такое, что вы говорите? – почти кричал он на нее.

– Ну, батюшка, я не буду! – отвечала она покорно и потом с прислугой своею рассуждала.

– И взгляд-то, девоньки, у него, точно у покойника-барина: словно съесть тебя хочет!

Раз, перед обедом, подъехал к крыльцу чей-то тарантас. Александр чуть не вскрикнул от радости и вышел на крыльцо встретить гостя.

Приехавший был им несколько родственник и довольно близкий сосед по деревне: Иона Мокеич Дедовхин. По его тридцатилетней штатской службе, покойный Бакланов по крайней мере раз пятнадцать парил его у себя в уголовной палате и, по своей мистической терминологии, называл его: Иона Циник. Александр, по преимуществу, обрадовался этому гостю, потому что Иона Мокеич, сведя уже, по его выражению, все итоги жизни и быв в земной юдоли не при чем, т. е. будучи окончательно выгнан из службы, отличался какою-то особенною, довольно занимательною откровенностью и все обыкновенно рассказывал про самого себя.

– Ту-ту-ту, чортова куколка! – говорил он, хохоча и весело вылезая из тарантаса.

Александра он обнял и троекратно поцеловал.

– Ай, греховодник! Как это так давно не бывал! – воскликнула Ионе Мокеичу Аполлинария Матвеевна, когда он подходил к ней к руке.

– Не больше твоих грехов, кумушка, не больше!.. – отвечал он ей, грозя пальцем.

– Ну, уж я думаю!.. – произнесла нараспев Аполлинария Матвеевна.

Александр велел подавать обедать и радушно угощал Иону Мокеича кушаньями и наливками. Тот ел, пил, хохотал, хохотал и пил.

После обеда оба они комфортабельнейшим образом разлеглись в сушиле, один на одной постели, а другой – на другой. Прохладный сентябрьский ветерок обдувл их сквозь немшоные стены.

– Ну, Иона Мокеич, рассказывайте что-нибудь, – говорил Александр, расстегивая у себя жилет от полноты желудка.

– Что ж тебе рассказывать, друг сердечный?

– Как, например, вы служили: взятки брали?

– Брал! – отвечал Иона Мокеич, с заметным удовольствием поглаживая себе живот.

– И с вымогательством?

– С вымогательством… Часики, братец ты мой (и Иона Мокеич повернулся при этом к Александру лицом), у одного нашего дворянина Каркарева понравились мне; пристал я к нему: «продай, подари!». – «Нет», говорит. Только, тем временем, попался к нам в суд арестант-бродяга. «Не приставал ли, я говорю, ты у такого-то дворянина Каркарева?» – а сам тоже не зеваю: показываю ему из-под стола в руке рубль серебром. – «Приставал», говорит. – «Не такого ли, говорю, у него расположенья дом?» – «Точно такого», говорит. – «А не знаешь ли, говорю, его любовницу, дворовую девицу Евлампию, и не передавал ли ты ей заведомо краденых вещей?» – «Передавал», говорит. Записали все это… Командировали меня. – «Ну, говорю, Захар Иваныч, давай-ка, говорю, мы Евлампию-то твою веревками свяжем». – «Как? Что такое? – говорит: – батюшки мои, берите, что хотите». – «Часики, говорю, подай!» Он чуть, сердечный, не расплакался от досады… Видит, что весь карамболь нарочно подведен, а делать нечего, принес… и часики отличные были… невеста тоже хорошая из-за них за меня пошла… в них и венчался!..

– Ну, а эта невеста и будущая жена ваша естественною смертью умерла, или вы ей немножко поспособствовали? – спросил Александр.

– Не очень-то берег – это что говорит: попадало ей во все, а паче того в зубы – каприз была баба, ух какой!

– Ну, а других женщин, по службе, вы склоняли на любовную связь?

Александр нарочно задавал Ионе Мокеичу самые решительные вопросы.

– Склонял! – отвечал Иона, как бы ничего этого не замечая и не столько, кажется, говоря правду, сколько желая потешить разговорами молодого человека.

– Но каким же образом?

– А вот таким, – отвечал Иона: – что попадется при следствии хорошенькая бабенка: в избе-то, на допросе, на нее потопаешь, а потом в сени выйдешь за ней, там уж приласкаешь; и– как цветочки полевые перед морозом – так и гнуть перед тобой головки свои!..

– Ну, а благородных побеждали таким образом?

– Побеждал и благородных, и какая еще раз расписанная красавица была: девчонку свою она маленько неосторожно посекла; та прямо, с запекшеюся-то спиной, к губернатору. Приехал я к ней. «Ах, Боже мой, Боже мой, – так и умоляет меня своим миленьким голоском: – спасите, меня, спасите!» – «Извольте, говорю, сударыня», – и в тот же день, среди прелестнейших долин, сыграл любви с ней пантомин.

– Счастливец вы! – воскликнул Александр.

– Да что, брат, счастливец! Что Суворов на то говорил: раз счастье, два счастье, а на третий надо же и уменье.

– Разумеется!

– Да, – произнес с самодовольством Иона.

– Ну, а смертоубийства вы покрывали? – спросил Александр, после короткого молчания.

Иона Мокеич сделал несколько более серьезную физиономию.

– Больно я не люблю, когда лекаришки-то пачкаться-то в мертвеце начнут… брезглив я… из-за этого много проглядывал.

• Предыдущая
• 41/147
• Следующая