Выбери любимый жанр

Оценить:

Взбаламученное море

Оглавление

Бакланов подмигнул ей. Она, потупив голову и с грустною усмешкой, вышла.

У Александра губы и щеки дрожали.

– Евпраксия Арсентьевна, – начал он: – я имел честь делать вам предложение. Скажите вы мне прямо и откровенно, как пряма и откровенна ваша прекрасная натура, нравлюсь ли я вам, и согласны ли вы отдать мне вашу руку и сердце?

Евпраксия несколько времени смотрела ему прямо в лицо.

– А вы будете любить меня? – спросила она и как бы нарочно поспешила улыбнуться, чтобы смягчить свой недоверчивый вопрос.

– Я буду любить вас всю жизнь, если бы вы даже не любили и разлюбили меня, – проговорил Бакланов с чувством.

– Ну, я-то уж не разлюблю, кого полюблю, – сказала Евпраксия и слегка покраснела.

– О, и я! Ручку вашу! Да?

– Ну, смотрите же, не обманите меня! – сказала Евпраксия, подавая ему руку. – Я в вас с первого же раза почувствовала какую-то веру.

– Веру?

– Да! Подите к maman, я должна одеваться!

Бакланов хотел попросить у ней поцелуя, но не посмел.

В тот же день была «пятница», и часов в девять начали съезжаться гости.

Бакланов съездил домой и надел фрак.

За ужином было объявлено, что mademoiselle Eupraxie помолвлена за monsieur Бакланова.

24. Испытание

В городе про Евпраксию говорили: «это невеста не пылкая и не страстная». Бакланов тоже, желая с ней сблизиться, не мог достигнуть этого в той степени, в какой желал бы.

– Ты любишь меня? – спрашивал он ее.

– Люблю! – отвечала односложно Евпраксия.

– Но, знаешь, несколько уж очень спокойно: хоть бы поревновала меня или покапризничала надо мной!..

– Да зачем же? – возразила Евпраксия с улыбкой: – если бы ревновать была причина, так я бы лучше не пошла за тебя, а если бы я капризна была, так ты бы, верятно, не женился на мне.

Бакланов должен был согласиться, что все это весьма справедливо и умно.

Раз он принес к ней «Бориса Годунова» Пушкина и стал ей читать сцену у фонтана.

– Ты хладнокровная Марина Мнишек, а я пылкый самозванец! – говорил он ей, и в том месте, где Григорий приходит в себя, он даже вскочил и продекламировал перед невестой:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы ополчила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я…

Бакланов при этом заметил, что Евпраксия усмехнулась.

– Тебе смешно только! – проговорил он с досадой.

– Да как же не смешно! Вдруг я Марина Мнишек, а он Самозванец! Тут и в чувствах даже ничего нет общего.

«Она чорт знает как умна!» – подумал Бакланов; но вслух однако проговорил:

– Очень уж вы, Евпраксия Арсентьевна, рассудительны.

– Не рассудительна, а только слов пустых не люблю, – отвечала она, по обыкновению своему, спокойно.

Больше еще всего, кажется, Евпраксия любила музыку. Она играла правильно, отчетливо, со смыслом; но и тут Бакланову казалось, что она мало увлекается, а только проиграет иногда огромную пьесу и потом на несколько минут глубоко-глубоко задумается.

Что она в эти минуты думала, Бог ее знает: никогда не сказывала, хоть Бакланов и часто спрашивал ее.

– Не люблю я про это говорить, – отвечала она.

– Вообще про то, что чувствуешь?

– Да! – отвечала Евпраксия.

Бакланов, оставаясь с невестой наедине, принимался ее целовать в лицо и в шею. Евпраксия, нисколько не женируясь, отвечала ему тоже поцелуями.

Однажды он стал перед ней на колени и прильнул губами к ее выставившейся ножке.

Евпраксия, кажется, и не поняла этого страстного с его стороны движения и только посмотрела на него с удивлением.

Перед уходом Бакланов обыкновенно прижимал ее к груди своей и долго-долго целовал ее в лоб.

Евпраксия ему повиновалась.

25. Банковский билет

Последнее время Софи целые дни сидела дома. О, как она была печальна!

Раз, вечером, к ней вошла Иродиада.

– Куда ты целый день пропадаешь? – говорила ей с досадою Софи: – довольно уж этой любовью своей заниматься.

– По городу немножко погуляла: на свадьбу смотрела-с, – отвечала та.

– На чью?

– Нашего Александра Николаича.

Софи побледнела.

– А сегодня свадьба?

– Сегодня-с! Сейчас венчать будут у Спаса.

– А что меня в церковь-то пустят? – спросила Софи, устремляя на горничную какой-то странный взгляд.

– Отчего ж не пустить? – отвечала та.

– Давай мне одеваться… давай все лучшее!.. – говорила Софи и начала сама приводить в порядок свои волосы.

Дело это горело у нее в руках: ни один парикмахер не сумел бы так скоро и так к лицу причесать ее роскошные локоны. Иродиада принесла ей великолепнейшее визитное платье.

– Выкупили бы, сударыня, ваши вещи-то, а то надеть вам нечего! – говорила она, подавая госпоже в самом деле всего одну небольшую брошку.

– Все выкуплю, все! Не на радость только! – отвечала Софи, небрежно застегивая этою брошкой платье на груди. Надевая французские перчатки, она одну из них изорвала. Толстые ботинки ее громко стучали по паркету.

В этом наряде Софи, казалось, точно сейчас только воротилась с какого-нибудь вакхического вечера.

Коляска ее уже была подана к крыльцу.

– К Спасу, – сказала она.

Венчанье Бакланова происходило в небольшом, темноватом приделе приходской церкви.

Софи, войдя, остановилась у колонны, почти в самых дверях.

Всю церемонию она простояла неподвижная, как статуя.

Венчал духовник старухи Сабакеевой, высокий, сухощавый, с мрачным и неподвижным лицом священник. В конце он говорил проповедь и все стращал новобрачных, если не будут любить друг друга, страшными адскими муками.

Выходя, молодые прямо очутились лицом к лицу против Софи.