Взбаламученное море

• Предыдущая
• 64/147
• Следующая

– Ужасно дорого! – подтвердил хроменький.

– Еще бы вам даром? – объяснил им откровенно криой.

Молодые люди опять только улыбнулись. Они, должно быть, сильно трусили его злого языка.

С верхнего угла Бакланову беспрестанно слышалось весьма ласковое обращение начальника края к хозяину. «Не красна изба углами, а красна пирогами», «не по хорошу мил, а по милому хорош», – говорил генерал после каждого почти слова. Он любил, особенно когда был в духе, обо всем выражаться русскими поговорками.

Вслед за божественными соусами, подаваемыми в морских раковинах, следовало шампанское.

День какой-то был несколько торжественный. После здоровья государя императора, всей царской фамилии, начальствующих лиц города, хор музыкантов грянул: «Боже, Царя храни!». Все встали, и первый начал подпевать музыкантам косой господин, за ним грянули два адъютанта с лицами, очень похожими на лица, рисуемые плохими живописцами у архангелов. Не пел только мрачный вице-губернатор; но зато пил беспрестанно. С менее торжественных обедов Эммануила Захаровича его обыкновенно увозили всегда без чувств, и все-таки откуп его одного только в целой губернии и побаивлся. За адъютантами своими начал подтягивать сам начальник края, а за ним грянула и вся остальная братия гостей. У Бакланова мороз пробежал по коже: ему представилось, что он и все прочие господа – те же лица, как и в «Ябеде» Капниста, которые, ограбив неправедным судом бедняка, у богатого его противника пьют, едят, поют и торжествуют свое поганое дело.

9. Капля яду, отравившая все

Перед домом Софи стояла карета. В окнах сквозь занавеси был виден свет.

Бакланов, съездив после обеда домой и отдохнув немного поехал к ней.

Ему, на звонок его, отворила Иродиада.

– Софьи Петровны дома нет-с! – сказала она.

– Отчего же огонь? – спросил Бакланов.

– Это я сижу-с, – отвечала Иродиада и, захлопнув у него перед носом дверь, заперла ее.

Бакланову ужасно было это досадно; но делать нечего, он поехал назад.

Проезжая мимо кареты, он, больше из пустого любопытства, спросил кучера:

– Чья это карета?

– Коммерции советника Галкина. – отвечал тот, преважно лежа на козлах.

«Он уж тут!.. у кого это он?..» – подумал Бакланов, и все это как-то смутно и странно сложилось у него в голове.

Он велел везти себя в клуб и, только подъехав к подъезду, сообразил, что для входа надобно, чтобы кто-нибудь его записал. Он вспомнил о косом господине.

– Скажите, пожалуйста, здесь такой косой, кривой господин? – спросил он у входных лакеев.

Один из них только выпучил на него глаза.

– Это Никтополионов, надо быть! – отвечал другой, бывший, видно, несколько подогадливее.

– Здесь, недавно только приехал, – добавил он.

Бакланов попросил его вызвать, сказав, что его просит господин, с которым он сейчас обедал.

Никтополионов показался на верху лестницы.

– Входите, милости просим! – кричал он оттуда Бакланову.

– Записать меня, я думаю надо! – говорил тот.

– Запишите! – крикнул Никтополионов лакею, сидевшему за книгою.

– Как прикажите-с? – спросил тот, обращая к нему не совсем смелый взгляд.

– Ну, пиши хоть: Чорт Иваныч Мордохаев.

Лакей, кажется, так и написал.

– Простота, видно, у вас… – говорил Бакланов, входя на лестницу.

– Э! всякая дрянь ведь тут шляется… стоит церемониться! – говорил Никтополионов, идя бойко вперед. – Это все грекондосы, выжига все народ! – говорил он, показывая на целую кучку по большей части молодых людей, сидевших около столиков и прихлебыввших из рюмочек шербет. – А это вот чихирники! – прибавил он, махнув рукой на двух черноватых господ, игравших один против другого, в карты.

– Какие это чихирники? – невольно спросил Бакланов.

– Армяне! – отвечал преспокойно Никтополионов: – дуют себе в полтинник бочку чихиря, да и баста… на грош, каналья, ладит пьян и сыт быть… А это вот – все Эммануилы Захарычи! – заключил он, направляя взор Бакланова на целую комнату, в которой то тут, то там виднелись библейские физиономии. – А каков обедец-то был? а? каков? – воскликнул он вдруг, останавливаясь перед Баклановым, в то время, когда тот садился в бильярдной на диване. – Каков… ась?.. Вот вам и будьте добродетельны, и будьте! – говорил Никтополионов с истинной досадой. – В 35 году он, ракалия, сидел за кормчего в остроге. Я сам ему, своими руками, дал полтинник, когда его вели из острога в уголовную палату, и он взял; а в то время у него, говорят, пятьдесят тысяч в портках было зашито. Вот вам и добродетель… Храните ее на земле!

– За сегодняшний обед ему можно простить многое, – сказал Бакланов, чтобы хоть несколько смягчить подобные отзывы.

– Все уж и прощено ему давно, – отвечал Никтополионов, махнув рукой. – Я ведь прямо всем здешним властям говорю: «Ежели бы, говорю, я знал, что такой-то ночью, по такой-то улице, пойдет господин, у которого миллион в кармане, я бы вышел и зарезал его, пятьсот бы тысяч взял себе, а пятьсот вам отдал, вышл бы у вас чище солнца!..» Молчать, посмеиваться только…

– Вы сейчас можете это сделать, – начал Бакланов опять, чтоб обратить несколько в шутку этот разговор. – У Галкина сколько денег? Миллион есть?

– Десять, говорят, – отвечал Никтополионов с неудержимою злобой.

– В таком случае, я вот сейчас около одного дома видел его карету; вы ступайте, подождите: он выйдет, вы и зарежьте его.

– Где это? На набережной вы видели?

– Да.

– А это он, значит, у любовницы своей, – произнес Никтополионов.

– У любовницы? – переспросил Бакланов, соображая, где же эта любовница могла жить в том доме, где жила Софи; он всего был одноэтажный.

• Предыдущая
• 64/147
• Следующая