Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

140

забивать об этом после каждой измены, когда ты ее перестрадаешь; и послекаждого разрыва привязанность твоего сердца окажется глубже. Это будет тянутьсядо тех пор, пока тебе не стукнет сорок один и ты начнешь раздражать общество,чего никак не сможешь отрицать, и когда ничего другого уже не останется, тырешишь строить из себя неприступную даму. И лишь славное имя твоегоцарственного брата послужит тебе защитой. Только тут он произнесет своезапоздавшее, но властное слово и повелит тебе выйти за другого. Ты, правда,подчинишься, ибо твои силы будут надломлены, но предотвратить этим уже ничегоне сможешь. В ужасе перед надвигающейся старостью ты будешь цепляться за своеговозлюбленного; нет, ты предпочтешь умереть, чем жить старухой, и ты умрешь. Воткак это будет, Катрин, а вовсе не так, как ты воображала, когда просила советау женевского пастора.

И тогда юная принцесса Екатерина неожиданно появилась на одном из дворцовыхпразднеств. Об этом доложили ее брату, но напрасно Генрих искал ее в толпегостей. Уже решив, что над ним подшутили, он все же заглянул в королевскуюприхожую, там было пусто. Один из офицеров гвардии стоял и смотрел в угол,который Генриху не был виден. Брат направился туда и обнаружил сестру вобществе мужчины, который вызвал в нем суеверный ужас. Генрих готов былповернуться и бежать отсюда: перед ним оказался его двойник. Те же густыекурчавые волосы, тот же узкий овал лица; рот, глаза, нос были его, ничем неотличалась от Генриховой и фигура; особенно потрясло его то обстоятельство, чтоневедомый двойник был и одет в точности, как он.

А сестричка стояла, положив руку на плечо незнакомца, — так она с детстваклала руку на плечо брата, — и говорила, почти касаясь, его щеки, как несчетноечисло раз говорила, касаясь дыханием щеки Генриха. Страшнее же всего было то,что его, Генриха, она не видела и не слышала, хотя их разделяло едва ли шестьшагов, хотя он нарочно шаркал ногами по полу, чтобы привлечь ее внимание. Онущипнул себя: да точно ли он здесь присутствует телесно, точно ли это он сам?Или какое-то колдовство лишило его земной оболочки?

«Бедный брат, — думала тем временем Екатерина, — духи, конечно, существуют,бывает и колдовство. Но сейчас я тебя просто обманываю, и мне искренне жаль,что приходится это делать. Я разодела моего милого кузена, научила его, каквести себя, и вот притворяюсь, будто ты для меня — все равно, что воздух. А насамом деле — нет никаких причин для твоего смятения. Сравни-ка себя с нашимдвоюродным братом! Если отбросить чисто фамильное сходство, то это лицо безпрошлого, жизнь не оставила на нем никаких следов. Он только и знал, чтоохотиться в своих лесах. А ты? Ах, братец, хоть ты и очень молод, но страдания,борьба и раздумья уже оставили на тебе свой отпечаток. Перестань строить изсебя шута, и твой взор сразу станет печальным и хитрым, милый братец. И нос утебя с тех пор еще больше загнулся к губе, не очень, но все-таки. В эту минутуты считаешь, что на тебя никто не смотрит, и рот чуть кривится оттого, что тыслишком долго притворялся. Но как красивы эти впадины на висках — они у тебя отрождения. Хотя бы даже ничего в тебе не было, кроме них, сердце мое, я бы всеравно любила тебя. Как раз такие впадины есть и у нашего кузена. Я не могуповерить в то, что полюблю его, но если это все же случится, то из-за твоихвисков!»

Девушка встала, наконец она обратила к нему лицо, строгая и ясная, как будтосама Жанна смотрит на него. Только в ее широко раскрытых глазах стояли слезы;слезами задернулись и его глаза. Екатерина сказала: — Господин брат мой, выдавно не виделись с нашим дорогим кузеном. Он часто навещает меня, и мы говоримо вас, ибо не смеем надеяться, что вы ради встречи с нами оставите вашепривычное общество.

— На это обратили бы внимание, — возразил Генрих, — а вам, наверное,известно, дорогая сестра, что я не общаюсь с гугенотами, тогда как выпринимаете очень многих. И было бы слишком неосторожно, если бы сейчас триособы из нашего дома долго беседовали тайком в уединенной королевскойприхожей.

При этом он взглянул на кузена. Тому стало не по себе, Генрих решительновзял его под руку и проводил до двери. — А теперь говори, Катрин, — сказал он,вернувшись. Она сначала взглянула украдкой на телохранителя. А тому почему-товзбрело на ум встать в самых дверях, широко раздвинув ноги, словно онвознамерился никого сюда не пускать; к ним он повернулся спиной. Тогда сестрасказала:

— Там, дома, тебя ждут.

— Знаю. Но я ведь пленник. Сторожевые посты усилены, все больше шпионовследят за мной. Тем, кто ждет, придется еще потерпеть.

— Их терпение уже иссякло. Они считают, что ты для них погиб. Д’Алансонзанял твое место, не забудь! И это наши единоверцы на юге, ты пойми! Тамошнийгубернатор и умеренные католики действуют заодно с протестантами: они вместехотят поддержать Конде, если он с немецкими войсками вторгнется во Францию.Провинции, которые лежат у него на пути, уже на его стороне. Все зреет, всесдвинулись с места, только ты сиднем сидишь. Наша мать пожертвовала своейжизнью, а теперь другой — не ты! — пожинает плоды ее жертвы!

— Я очень несчастен, — вздохнул он и опустил глаза: было почти невыносимообманывать даже сестру. Этот взволнованный, вибрирующий голос, его испуганноеповышение на последних слогах… «Сестра! Сестра! Я ведь твердо решился и уйдуотсюда раньше, чем ты думаешь. Среди тех, кто мне будет помогать, ни один незнает другого. За эти три года я многому научился. Моя драгоценнаяприятельница, старая убийца, сообщила мне по секрету, что д’Алансон уже неопасен. Нынче ночью она тайком уедет и привезет обратно своего блудного сына.