Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

200

des autres pour le refouler, ou le tuer. Un jour on s’aperçoit qu’il est fameuxet que la chance le designe. Or, sa vraie chance c’est sa fermeté naturelle. Ilsait ce qu’il veut: par cela il se distingue des indécis. Il sait surtout cequi est bien et sera admis par la conscience des hommes ses pareils. Cela lemet franchement à part. Personne parmi ceux qui s’agitent dans cette ambiancetrouble n’est aussi sûr que lui des lois morales. Qu’on ne cherche pas plusloin les origines de sa renommée qui ne sera plus jamais obscurée. Lescontemporains d’alors et de quelques autres époques, ont pour habitude des’incliner devant tout succès, même infâme, quitte à se récuser aussitôttraversé ce passage où soufflait un vent de folie. Par contre, les succès deHenri n’étaient pas pour humilier les hommes, ce que n’évitent guère la plupartdes chefs heureux. Ils devaient plutôt les rehausser dans leur propre estime.On ne voit pas d’habitude l’héritier d’une couronne, que le parti dominantrepudie violemment, gagner à sa cause par des procédés d’une honnêtetépathétique, le roi même que force lui est de combattre. Combien il voudraitaider ce roi, au lieu de devoir le diminuer, lui et son royaume. Il a eu sesheures de faiblesse et la tentation d’en finir ne lui est pas restée inconnue.Cela le regarde. À mesure qu’il approchait du trône il a fait comprendre aumonde qu’on peut être fort tout en restant humain, et qu’on défend les royaumestout en défendant la saine raison.

Поучение

Неприметно движется он вперед. Все служит ему: и его усилия и усилия других,желающих низвергнуть его либо убить. Настанет день, когда все увидят, что онпрославлен и отмечен удачей. Но его истинная удача — в прирожденной твердостихарактера. Он знает, чего хочет: этим-то он и отличается от людейнерешительных. Главное же — он знает, что хорошо и будет одобрено совестью егоближних. Это явно ставит его выше других. Ни один из мечущихся, подобно ему, втуманной действительности не уверен столь твердо в своем знании нравственныхзаконов. Незачем искать других причин для его славы, которая более уже непомеркнет. Его современники, а также люди иных эпох привыкли склоняться передлюбым успехом, даже подлым, чтобы затем тотчас отвернуться, едва будет пройденоущелье, где на них подуло ветром безумия. Напротив, Генрих не стремился черезсвои успехи унизить других, чем грешит большинство удачливых вождей, меж темкак этим успехам надлежало бы скорее возвышать человека в его собственноммнении. Редко увидишь, чтобы наследник престола, которого господствующая партиястоль яростно отвергает, мог бы деяниями, преисполненными самой возвышеннойчестности, склонить на свою сторону самого короля, хотя поневоле приходится сним бороться. И как хотел бы он помочь этому королю, а не быть вынужденнымумалять его славу и его королевство! Однако бывали и у этого наследника минутыслабости, соблазн все бросить и ему не остался чужд. Но это его дело. По меретого как он приближался к престолу, он показал миру, что можно быть сильным,оставаясь человечным, и что, защищая ясность разума, защищаешь игосударство.

IX. Мертвецы при дороге

Кто отважится на это?

9 мая 1588 года герцог Гиз с горсточкой офицеров тайком пробирается в Париж.Король передал ему просьбу, смиренную просьбу, чтобы он не появлялся. Валуазнает: само присутствие Гиза ускорит или гибель короля, или же приведет кгибели противника. Кто из них пойдет на риск, и пойдет первым? Гиз в свое времяуничтожил иноземную армию гугенотов, а королевское войско под командой Жуайезабыло, наоборот, разбито Наваррой. И все-таки несчастный король попыталсяизобразить победителя; а теперь и народ и почтенные горожане единодушно егопрезирают. Парламентарии, верховные судьи королевства — почти единственные, ктоеще держит сторону короля; эти-то думать умеют. При столь неясном положенииотклоняться от закона опасно, а закон — это король. Но кому они скажут, комумогут объяснить? Ни богачам, которым Гиз, а не угасающий Валуа гарантируетсохранность их денег, ни взволнованным простолюдинам на улицах, вопящим оголоде. Голодать им не впервой, и нет никаких оснований предполагать, что вближайшее время не придется наложить на себя еще более строгий пост. Толпа,допустив однажды неверный выбор вожака, совершает и дальше одни глупости. Этилюди — за Гиза, а он, оказывается, авантюрист и архиплут, подкупленный врагом.Их противоестественная приверженность к нему порождает в них ярость и страх —так сопротивляется их совесть, но они этого не понимают. В Париже расстройствоумов, потому и кричат о воображаемом голоде.

Гиз со своими пятью-шестью всадниками добирается до многолюдной улицы, всееще не узнанный, закрывая лицо шляпой и плащом. Город, особенно многочисленныемонастыри, битком набит его войсками, он может их кликнуть, где бы он ниоказался. Но Гиз разыгрывает бесстрашного и таинственного рыцаря, чтобыпроизвести впечатление. Ему почти сорок лет, у него куча сыновей, но он все ещедержится за ошеломляющую и грубую театральность тех приемов, с какими выступаютна сцене люди, не имеющие к тому призвания. Некий молодой человек, которому этопоручено, стаскивает, плутишка, с таинственного всадника шляпу и плащ и кричитзвонким голосом: — Откройтесь, благородный рыцарь!

А в это время в замке Лувр очень старая королева, мадам Екатерина, говорилакоролю: — Гиз — это костыль моей старости. — А сын тяжелым взглядом смотрел навиновницу Варфоломеевской ночи, последствия которой обрушились теперь на него,это было ему ясно и без особых донесений. Впрочем, и они не заставили себяждать. С приездом герцога Гиза тут же пошла молва о его необычайнойпопулярности. — Мы спасены! — воскликнула первой некая изысканная дама,обращаясь к герцогу, и сняла маску, закрывавшую ей верхнюю часть лица. —Дорогой повелитель, мы спасены! — И тут по всей улице прокатилась волнавосторга. Значит, голоду конец, вождь изгоняет призрак голода! Льются слезырадости. А сапоги, которые свешиваются с коня, можно просто облобызать. Кгерцогу старались прикоснуться четками, чтобы он их освятил, и, конечно, всутолоке немало народу и передавили.

Пока полковник-корсиканец все это докладывал, король на него ни разу не