Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

центральная фигура и живое воплощение угрозы. Царила мертвая тишина; несмотряна это, он взревел: — Тише! — Все еще разжигая себя, он начал извергать хулу наматерь божию. Затем открылась и цель его безумия: — Вы хотите убить адмирала —и я хочу! И я хочу! — заревел он так, что у него в самом деле головазакружилась. — Но пусть и все остальные гугеноты во Франции, — свирепоевращение глазами и рев, — пусть все тоже погибнут! Ни одного, ни одного неоставляйте в живых, а то он явится потом упрекать меня! Уж от этого увольте,да, увольте! Ну, действуйте же, отдавайте приказания. — Топанье ногами и рев. —Ну? Скоро? А не то…

Но никакого «а не то» быть не могло, и несчастный отлично это знал. Онизаспешили, толкая друг друга, ибо каждый старался выскочить из комнаты первым.Последней выходила мать: в дверях она обернулась и одобрительно кивнула ему —что было совсем необычно. Притворив за собой дверь, она на миг задержалась,прислушиваясь, как он себя теперь поведет. Пожалуй, в комнате стало слишком ужтихо. «Обморок? Но ведь не слышно, чтобы он упал. Нет, едва ли. Конечно, нет»,— решила мадам Екатерина и, переваливаясь, озабоченно поспешила за остальными.Ибо многое надо было еще решить и сделать без промедления.

Если она раньше мысленно заглядывала в бездну, то не слишком верила, чтокогда-нибудь действительно достигнет другого края. И вот она уже на той стороне— благодаря своему терпению, отваге и предусмотрительности. Поэтому ей однойпринадлежит по праву верховное руководство предстоящими событиями. Ее сынад’Анжу нужно держать от всего этого подальше. Будущему королю не подобает личноучаствовать в таком предприятии, которое, хотя оно полезно и своевременно,все-таки может оставить на действующих лицах кое-какие не совсем приятныеследы. Полночь. Какой завтра день? Ах да, святого Варфоломея. Как бы нашидеяния ни шли в ногу с мировой историей, нам всегда грозит опасность, что онибудут поняты неверно и что благодарности за них мы не получим.

Признание

И вот они ворвались во двор его дома. Адмирал Колиньи услышал, что в дверьгрохают кольями и прикладами. Кто-то командовал: он узнал резкий, раздраженныйголос — это Гиз. И тут же понял, что его ждет смерть. Он поднялся с постели,чтобы встретить ее стоя…

Его слуга Корнатон надел на него халат. Хирург Амбрауз Паре спросил, что тампроисходит, и Корнатон ответил, взглянув на адмирала: — Это господь бог. Онпризывает нас к себе. Сейчас они вломятся в дом. Сопротивление бесполезно.

Стучать внизу перестали, ибо Гиз обратился с речью к своему отряду. В этомотряде было очень много солдат, среди них — и солдаты из охраны адмирала,которых король Наваррский разместил в лавках напротив: он, видно, непредполагал, что их начальник может предать Колиньи из одной только ненависти.Отряд Гиза занял улицу Засохшего дерева и все выходы из нее, а также дома, гдеостановились дворяне-протестанты. Им уже не суждено было попасть к господинуадмиралу, жизнью которого они так дорожили, ибо они уже лишились своейжизни.

Зазвонил колокол в монастыре Сен-Жермен л’Оксерруа. Это был сигнал. На улицывышли отряды горожан-добровольцев. Они узнавали друг друга по белой повязке наруке и белому кресту на шляпе. Все было предусмотрено заранее, перед каждымпоставлена определенная задача — и перед простыми людьми и перед знатью.Господин Монпансье взял на себя Лувр, обещав, что не даст ускользнуть оттуда ниодному протестанту. Улица Засохшего дерева была предоставлена господину Гизу,ибо он сам просил о чести прикончить адмирала, который до сих пор еще не умер,а только ранен и находится в беспомощном состоянии. Под глухое бормотаниеколокола он резким голосом возгласил, обращаясь к своему отряду: — Ни в однойвойне не завоевали вы себе такой славы, какую можете добыть сегодня.

Они не могли с ним не согласиться и храбро двинулись вперед.

— Как ужасно кто-то закричал, — сказал в комнате наверху пастор Мерлен.Отчаянный вопль еще стоял, у всех в ушах. Слуга Корнатон пояснил, что кричаласлужанка, ее убили. — Они уже на лестнице, — сказал капитан Иоле. — Но мыпостроим наверху заслон и дорого продадим наши жизни. — И он вышел к своимшвейцарцам.

При Колиньи находились еще его врач, его пастор, его слуга, не считаячетвертого — скромного незнакомца, избегавшего взгляда господина адмирала, нотщетно: факелы солдат бросали в комнату яркий свет, как будто снаружи пылалпожар. Лицо господина адмирала казалось спокойным, присутствующие моглипрочесть на нем лишь внутреннее спокойствие и бодрость духа перед лицом смерти;он хотел, чтобы они ничего другого и не увидели, не были свидетелями егообъяснения с богом, которое все еще продолжалось и ни к чему не приводило. Аего людям пора бежать отсюда, и как можно скорее. Он отпустил их и решительнопотребовал, чтобы они уходили от опасности: — Швейцарцы еще удерживаютлестницу. Вылезайте на крышу и бегите. Что касается меня, то я давно ужеприготовился, да вы ничего и не смогли бы сделать для меня. Предаю душу своюмилосердию божию, в коем я и не сомневаюсь.

И он отвернулся от них — безвозвратно; им оставалось лишь тихоньковыскользнуть из комнаты. Когда адмирал решил, что он наконец один, то повторилгромким голосом: — Твоему милосердию, в коем я и не сомневаюсь, — иприслушался, не последует ли подтверждение.

А швейцарцы еще удерживали лестницу. Колиньи слушал. Но подтверждения непоследовало. С каждым мигом его лицо менялось, словно он постепенно погружалсяв пучину ужаса. Спокойствие и бодрость перед лицом смерти, где вы? Сквозьпривычные черты адмирала явственно проступил другой человек — поверженный и