Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

удалялась. Поэтому часть гостей все время исчезала в комнатах фрейлин,предаваясь там беспорядочным наслаждениям при открытых дверях, причем вновьприбывшие искали свободного места, а того, кто еще был занят с дамой, ожидающиесвоей очереди подбадривали с ревнивым сочувствием. Затем возвращались ктанцам.

Временами огромная зала оказывалась наполовину пустой, и музыка на хорахгремела слишком гулко, как в пустом помещении. Еще оставались пьяницы,оставались философы. Нежно склонившись к Марго, еще сидел здесь Генрих. Надновобрачными пестрым шатром свешивались знамена французских провинций, знамена,взятые в былых сражениях, в далеких странах. Но влюбленным казалось, будто онинаедине. Генрих говорил ей, что он ее любил всегда, всегда любил только ее.Марго отвечала и лично от себя и от имени своего сердца, уверяя, что и онатоже. Она верила Генриху, а Генрих ей, хотя оба знали, что на самом деле невсегда было так. Но сейчас оба чувствовали, что теперь это стало правдой. Вотон — мой единственный возлюбленный. Я не знал ни одной женщины, кроме вот этой,с нее начнется моя жизнь. Он моя весна, без него я бы скоро состарилась.

— Генрих! Ты сложен с такой соразмерностью, какой требует канон античности.Клянусь честью, ты заслуживаешь награды!

— Марго! Я с радостью готов разделить с тобой эту награду: сколько тызахочешь и выдержишь.

— Доказательство не терпит отсрочки… — начал ее звучный голос, апрекрасное лицо досказало остальное. Он быстро вскочил с колен, и они вступилина тот путь, по которому уже прошли многие. И хотя это путь плоти, но бывает,что и плоть может одушевиться. Когда они вышли из большой залы, Генрих схватилее и понес. Он нес Марго перед собою. Солдаты отдавали им честь и что есть силыстучали сапогами. Пьяные, уже свалившиеся на пол, пытались проводить ихвзглядом.

Однако осуществлению страстного намерения мешал брачный наряд принцессы: онтопорщился на бедрах четырехугольником, и Марго была заперта в нем, точно вящике. Тут молодой любовник выказал и осмотрительность и многоопытность. Он нестал грубо мять блистающую оболочку, но мгновенно раскрыл ее. «Не сравнить сГизом, — еще успела подумать Марго, — хотя тот выше ростом и по внешности сразускажешь, что дворянин!» Но вот оболочка, точно раковина, открыта, и жемчужинаобнажена. Вместо того чтобы подольше соблазнять его этой драгоценностью, Маргоприказала коленям слегка ослабеть и подогнуться, сделала вид, что падает, даласебя подхватить и потом бросить туда, куда ей хотелось, — на ее знаменитуюкровать, обтянутую черным тяжелым шелком. «Этот любит женщин и тем меньше знаетих! Этого я сумею удержать…» — хотела еще сказать про себя Марго. Но ужепогасли слух и зрение — к большой выгоде остальных чувств.

Австрийский дом

Генрих один вернулся в большую залу. Там стало многолюднее, чем до егоухода, ибо теперь здесь находилась королевская чета. Карл Девятый успелприкрыть свою наготу, но зато напился. — Вон возвращается дружок моей толстухиМарго! — воскликнул Карл, увидев Генриха. По всему было заметно, что иостальные в курсе дела и ждут возвращения счастливого супруга. Лишь королева несмеялась; она, как обычно, не обнаружила никакого движения ума или чувств.Никто не мог вспомнить, какой у нее голос. Елизавета Австрийская сидела,выпрямившись и не шевелясь, на возвышении в особо предназначенной для этогочасти огромной залы; вокруг нее как бы сама собой образовалась пустота, никакойохране не приходилось отгонять любопытных. И королева высилась там в своемзолотом платье, окаменевшая и неуязвимая, точно статуя святой, даже лицо оттолстого слоя белил уже не казалось человеческим. За ее широкой юбкойскрывались два испанских священника; но сами они видели все.

Карл Девятый повис на руке зятя. Он шепнул Генриху на ухо, однако достаточногромко, какую-то непристойность насчет собственной сестры. Генрих сотвращением подумал: «Если он упадет, пусть валяется! Может быть, дать емуподножку?» Однако он не сделал этого и наконец дошел до того места, куда Карлвлек его всей своей тяжестью: это была пустынная часть залы, где сиделакоролева.

— Вот она… восседает… — заикаясь, бормотал Карл, — а поди-ка, опрокинь!Кажется, сдохнет, трупом станет, а все будет торчать тут, выпрямившись, во всемсвоем золоте. Австрийский дом — для меня постоянный кошмар, а она — я же с нейспал! — она преследует меня даже во сне! У этой женщины голова медузы… прямокровь стынет! Она дочь римского императора — ну скажи, Наварра, может на нейчеловек жениться? Мой дед, Франциск Первый, лежал в оковах в Мадриде, и за то,чтобы его отпустить, император Карл Пятый потребовал в качестве заложника егородного сына. Они оскорбляли моего отца, а меня угнетают, пользуясь этойдочерью императора Максимилиана. Они держат под своим каблуком всю Европу. Ихзолото, их хитрости, их священники сеют раздоры в моем народе, а их войскаопустошают мою страну. Наварра! — бормотал Карл Девятый, словно затравленный. —Отомсти за меня! Потому и сестру тебе отдаю! Отомсти за меня и мое королевство!Мне это заказано; я побежденный, который теперь уже не сможет бороться. Я так ибуду влачить свои дни с отчаянием в сердце. Помни обо мне, Наварра! И берегись,— последние слова едва различимым шепотом соскользнули с его губ в ухо Генриха,— берегись моей матери и моего брата д’Анжу! Что бы с тобою ни случилось вбудущем, не вини меня за это, Наварра, ибо мною руководит только страх.Никому из смертных неведом такой чудовищный страх.

Вдруг король сипло взвизгнул. Его охватил ужас: из-за спины королевы на него