Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

199

гнали ее до города Кутра, так что солдаты французского короля уже принялисьграбить обозы. — Победа! — кричали они, и Жуайез решил, что настало времявыслать вперед пехоту. И тут произошло нечто неожиданное. Протестанты началииз-под прикрытий метко обстреливать фланги королевского войска, котороестреляло очень плохо, потому что его пушки стояли слишком низко. И вот пехотабежит, конница оттеснена. Завязывается рукопашный бой, король Наваррский в пылусражения обхватывает дворянина из вражеского стана. — Сдавайся, филистимлянин!— кричит он. Генрих, по-видимому, чувствует себя Самсоном, но лучше бы онвсе-таки выстрелил в филистимлянина, ибо чуть не поплатился жизнью за своевеликодушие.

Когда герцог де Жуайез увидел, что все пропало, он кинулся вместе со своимбратом, господином де Сен-Совером, в самую гущу схватки и погиб, как тогожелал. Он был всего лишь фаворитом и начал свою карьеру не слишком достойно. Нокогда он столь возвеличился, гордость подсказала ему, что хоть умереть надо сдостоинством.

Не успел он вздохнуть в последний раз, как все его войско разбежалось.Гугеноты преследовали врага еще на протяжении двух-трех миль: каждый гналсяза намеченным им прекрасным рыцарем, надеясь пообчистить ему карманы, захватитьего в плен и вернуть свободу только за хорошие денежки. На поле боя осталисьдве тысячи убитых, почти сплошь католики, а так оно было пусто. Убитыевалялись среди лошадей и оружия, все это было набросано грудами, но этихолмики образовались сами собой, без человеческого умысла, как образуютсядругие холмики, состоящие из песка и травы. Среди песка, травы и убитых бродиткакая-то одинокая согбенная фигура и вглядывается в лица; вот она нашла,узнала, пошатнулась от боли и опять жадно вглядывается в густеющих сумерках,под низкими тучами.

В Кутра, в верхней зале «Белого коня», победители обедали, а внизу на столележали тела герцога Жуайеза и его брата. Король Наваррский вернулся, откуда —неизвестно; в суете победы его еще никто не хватился. Его штаб-квартираоказалась переполненной ранеными пленными, и он пошел в гостиницу; тутнекоторые заметили, что глаза у него красные. Сначала он преклонил колено передтелами обоих побежденных; затем сделал над собой усилие, принял веселый вид ипоспешил наверх, чтобы отпраздновать вместе с теми, кто смеялся и пировал,великую удачу. Никогда еще ревнители истинной веры не одерживали такой победы,даже во времена господина адмирала, и его старые соратники были с этимсогласны. Когда вошел король Наваррский, все вскочили со скамей, что есть силызатопали, а потом затаили дыхание, чтобы воцарилась полнейшая тишина.

Генрих, смеясь, подбежал к ним и воскликнул: — Пока это не вечная жизнь, еемы еще не завоевали, но завоевали земную! — Он схватил самую большую чашу иперечокался со всеми другими чашами, которые ему протягивали его храбрыекомандиры. Затем воины принялись уничтожать все, что было нагружено, наваленона огромных блюдах, и Генрих не отставал от них. Громко рассказывали они освоих славных делах в этом бою, а Генрих — о своих, голосом звонким, как труба.В длинной зале воздух был спертый от дыма факелов, чада плиты и горячего потасолдат. Вся их кожаная одежда была покрыта темными пятнами — то ли их кровь, толи кровь убитых врагов? «Я вижу вас, — вы же не видите, что я плакал… Нодовольно уж грустить о моих единоплеменниках, которых мне самому пришлосьприкончить, а ведь они могли бы впоследствии преданно мне служить. Вон свисаютс потолка их знамена — все, что от них осталось. Это хорошо, но знамя короляФранции я не возьму себе, и я не хочу, чтобы оно лежало внизу на столе, пока янаверху пирую, Это — нет, клянусь», — говорил он себе, в то же время веселорассказывая своим сотрапезникам о том, как он сражался.

Валуа стоит с остатками своего войска на берегу Луары и прикрывает своекоролевство. «Я не причиню тебе вреда, Валуа, ведь я сражаюсь за твоекоролевство. Нам еще нужно покончить с Гизом, мы оба это знаем. Пусть теперьгонит немецких ландскнехтов обратно в Швейцарию, а ты, мой Валуа, вместо неговойдешь победителем в свою столицу. Ибо я не причиню тебе вреда, мы понимаемдруг друга».

Сказано — сделано, и на другой день Генрих сел на коня, решив через всюГиеннь проехать в Беарн; его сопровождал конный отряд с двадцатью двумяотнятыми у врага знаменами, он вез их в дар графине Грамон. Он вел себяромантически, все видели это. Вместо того чтобы закрепить победу и разбитьсамого короля, он отдался своим чувствам и повез захваченные им пестрыезнамена, желая сложить их к ногам своей подруги. Это вызвало у вчерашнихпобедителей великое разочарование; даже в измене обвиняют Генриха иноземныепротестанты, которым тем легче говорить, чем дальше они от этогокоролевства.

И вот он прибыл, а на лестнице своего замка, вся в белом, осыпаннаяжемчугами, стояла фея Коризанда; такой сказочной он видел ее только в своихгрезах. Все знамена были развернуты и склонились перед нею; затем, как будтотолько теперь он стал этого достоин, Генрих поднялся к ней и, взяв ее за руку,увел в замок. Она же не находила слов, чтобы выразить свое счастье. Таксчастлива была его муза, что забыла обо всем, кроме его победы и его великогопути. Она позабыла и горечь и собственные притязания, ее доверие было полнокротости. По-матерински жалела его, радовалась, что он вознагражден за своитруды, а надо бы ей пожелать, чтобы они продолжались (как оно потом ислучилось). Пока счастье еще зыбко, не проходит и время музы; нынче же для неерадостный день.