Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

206

стояли друг перед другом в каменной зале, оба не снимая шляп. Первыми осмелелинесколько придворных.

— Английская королева торжествует! — проговорил довольно громко Крийон. Акто-то добавил:

— Елизавета показалась народу на белом коне.

— Великий народ! — решительно заявил полковник Орнано. — Счастливый народ,он спасен, он свободен и любит свою лучезарную королеву. Что значит сорок пятьлет для красоты королевы, которая победила!

Тут Бирон, старинный враг Генриха Наваррского, сказал:

— В этом народе царит единодушие. Мы тоже должны бы стать единодушными. — Исейчас же среди собравшихся началось какое-то движение, из уст в уста,передавалось чье-то имя, пока лишь вполголоса.

Король покинул залу, за ним посол. Король шагал по сводчатым переходам: оншествовал величественно, как это умели делать Валуа. У одного из окон во дворон приостановился, и показал вниз. Посол увидел около трехсоттурок-каторжников, которых испанцы обычно сажали на свои суда гребцами. Посолспросил, откуда они. — С одного из кораблей Армады, выброшенного на берег, —пояснил король. Посол потребовал их выдачи. Вместо ответа король встал передокном. Турецкие невольники, упали на колени и, подняв голову, вопили: —Misericordia!. — Король смотрел на нихнесколько мгновений, затем отвернулся: — Это надо обсудить.

Иные из его придворных позволили себе заметить:

— Это уже обсуждалось. Во Франции нет рабства. Кто ступил на французскуюземлю, тот свободен. Наш король вернет этих людей своему союзнику султану.

Король притворился, будто не слышит, но с тем большей учтивостью проводилпосла до дверей. А тому, несмотря на его чванство, пришлось вытерпеть ещенемало унизительного. И впереди и позади него заговаривали о том, что взятыпленники самых разнообразных национальностей, — Испания всех принудила бытьгребцами на ее судах. Французы тоже не избежали рабского ярма. — А ведь этонаши солдаты и соплеменники! Во что хочет Испания превратить нас? В рабов.Как и все остальные народы земли! — Впервые об этом заговорили при французскомдворе в тот день, когда разнеслась весть о гибели Армады.

Посол уже отбыл, но король не уходил к себе; казалось, он чего-то ждет,никто не знал, чего, многие полагали, что он снова погрузился в обычнуюбезучастность. Поэтому придворные стали выражать свои мнения еще свободнее иповторяли все решительнее, что весь народ-де французского королевства долженединодушно защищать свою свободу по примеру Англии. Да, эта страна избежаласамой страшной участи; оказывается, испанцы везли на своих кораблях все орудияпыток, применяемые инквизицией. При католической дворе Франции были ипротестанты — явные и тайные, и кому-то из них пришло на ум заявить: — Свободамысли, вот в чем дело; только она обеспечит нам наши права и наше единство. — Авместо того, чтобы заставить говоривших это замолчать, придворные началинашептывать друг другу чье-то имя, — то же, что и раньше, только уже громче; иБирон, опять этот Бирон, обратился к королю со словами:

— Сир! Король Наваррский… лучше, чем я полагал; человек крайне редкопризнает свои ошибки. Я же готов признать их.

В эту минуту появился Гиз: его прислал Мендоса, чтобы он заставил короляподчиниться. Гиз был готов это сделать, он сейчас же перешел к угрозам,ссылаясь на то, что тридцать тысяч испанских солдат стоят во Фландрии. И вдругголос: — А где стоит король Наваррский? — Тщетно ждал Гиз, что Валуа вмешается.Король Франции сам должен был бы это сделать, но за пресыщением обычно следуетапатия. А голос:

— Сир! Призовите короля Наваррского.

Ни возражений, ни гнева. Гиз и его Лига вскоре отдадут испанцам крепость награнице с Фландрией, они будут и дальше служить врагу и притеснять своегокороля. Но сегодня для герцога Гиза знаменательный день, гибель Армады открылаему глаза на самого себя. И опять тот же голос:

— Король Наваррский!

В стороне от своего войска стоит под деревом Генрих. Страна эта широка ивдали сливается с небом, оно безмолвно, лишь море грозно гремит. Генрих слышит,как его окликают по имени.

Хоровод мертвецов

Мыслями он далеко, он слышит многое. Как прежде, он предается ежедневнымтрудам, но сейчас на него будет возложена куда более высокая задача. Он делаетсвое дело, стоя обеими ногами на привычной, тяжелой земле, а вместе с тем ждетпризыва, внутренне приподнятый, перенесенный в иные сферы… В эту поруожидания Генрих находился там, куда его приводила война, но уже и не там —поистине ближе к богу. «И я говорю, как Давид: бог, до сих пор даровавший мнепобеды над врагами, поможет мне и впредь». Так говорил он и даже больше: «Ялучше, чем вам кажется» — новые для него слова.

А в Ла-Рошели церковное собрание занималось его грехами; он же упражнялся втерпении, смиренно слушал упреки пасторов и не отвечал, хотя мог бы ответить:«Добрые люди, мелкие души, кто выстоял в школе несчастья, нес тяготы жизни и неподдался духовным искушениям, сколько их ни оказалось? Уже одних вашихразоблачений относительно моей дорогой матушки хватило бы, чтобы отнять у еесына мужество, я же сохранил верность от рождения присущей мне решительности!»Но этого он не сказал пасторам в Ла-Рошели и не хвалился этим перед своейподругой, графиней Грамон. Ей он сообщал только о фактах, уже совершившихся: освоих победах над армией французского короля, а затем, что король убил наконец,все-таки убил герцога Гиза.

Генрих уже давно на это рассчитывал; его сведения о событиях при французскомдворе были точны, и еще яснее стал он понимать людей. Он видел Валуа насобрании его Генеральных штатов; здесь были почти одни сторонники Лиги: во