Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

один-единственный раз, могущественным государем, когда он по воле загадочнойсудьбы возвратился в свой родной Нерак, чтобы снова изведать счастье, но уже сдругими. Почему же все-таки люди утверждали, что она умерла из-за него? Современем они даже отодвинули ее смерть в далекое прошлое, на тот день, когда онпокинул ее, и рассказывали, будто она бросилась в колодец — тот самый, надкоторым оба однажды склонились, — когда ей было семнадцать, а ему восемнадцатьлет. Откуда пошел этот слух? Ведь в то мгновение их же никто не видел!

Иисус

Генрих все еще ехал по своей стране, как и полагается князьям: они едут либов ратное поле, либо к невесте. Генриху Наваррскому предстояло жениться наМаргарите Валуа, и для этого надо было совершить длинный путь из его Гаскони вПариж. Однако бедра у него были крепкие. Всадники по четырнадцати часов ибольше не слезали с седла, но из-за лошадей все же приходилось останавливатьсяна отдых, ибо у юношей не всегда водились в кошельках деньги для покупки новых:пришлось бы потихоньку уводить коней прямо с пастбища.

Впереди обычно скакал Генрих, окруженный своей свитой, а за ними следовалиеще многие. Один он никогда не оставался. Да и никто не оставался один в этомотряде, кругом слышался непрерывный топот копыт, стоял запах конского илюдского пота, преющей кожи и сырого сукна. Не только белый жеребец Генриханес его дальше и дальше — вся сомкнувшаяся вокруг него кучка его молодыхединомышленников, тоже искавших приключений и таких же благочестивых и дерзких,как он, увлекала его вперед с неправдоподобной быстротой, — прямо как в сказке,мчали принца его товарищи из деревни в деревню. Распускались на ветках деревьевбелые и алые цветы, из голубой небесной дали веяло мягким ветром, молодыеудальцы шутили, спорили, пели. Иногда они делали привал, поедали груды хлеба,красное вино словно само собой лилось в глотки, такое же родное, как здешнийвоздух и земля. Девушки с золотистой кожей приходили и садились на колени ксмуглым юношам. А те заставляли их визжать или краснеть — одни обняв слишкомсмело, другие прочитав столь же дерзкие самодельные вирши. В пути они частенькоспорили между собой о религии.

Всем, кто окружал Генриха, было не больше двадцати лет или около того, всеони были полны задорного упрямства, не желали признавать ни земныхустановлений, ни сильных мира сего. Властители, уверяли юноши, отвратились отбога. А господь бог смотрит на все совсем иначе, и образ мыслей у него примернотакой же, как у них, двадцатилетних юнцов. Поэтому они были убеждены, что ихдело правое и что им сам черт не брат, а уж французского двора они боялисьменьше всего. Пока отряд еще ехал через южные провинции, к нему навстречувыходили старики-гугеноты и, воздев руки к небу, заклинали принца Наваррскогоостерегаться врагов и беречь себя. Он знал, что долгий опыт сделал ихнедоверчивыми. — Но, дорогие друзья, теперь все пойдет по-другому. Я ведьженюсь на сестре короля. Вам будет дана свобода веры, вот вам мое слово.

— Мы восстановим свободу! — кричали всадники вокруг него.

— И власть народа!

— И право! И право!

— А я говорю: свободу!

Это слово звучало все громче. Вооруженные и воодушевленные им, поскакали онитолпой на север. Многие, быть может, большинство, представляли себе дело так,что вместо тех, кого они сейчас называли свободными, власть и наслаждения будутвкушать они сами. Генрих вполне понимал этих людей, он умел распознавать ихсреди прочих и, пожалуй, даже любил — ведь с ними было легко. Однако не онибыли его друзьями. Друзья — народ тяжелый, всегда чувствуешь себя с ними как-тонатянуто и начеку, и всегда нужно быть готовым дать в чем-то ответ.

— А в целом, — говорил Агриппа д’Обинье, ехавший рядом с Генрихом в толпеего спутников, — ты, принц, являешься только тем, чем тебя сделал наш добрыйнарод, потому и можешь быть выше его, ибо творение иной раз выше художника, ногоре тебе, если ты станешь тираном! Против явного тирана сам господь бог даетвсе права самому ничтожному чиновнику.

— Знаешь, Агриппа, — отозвался Генрих, — если это так, то я буду добиватьсяместа самого ничтожного чиновника. Но только, поверь, все это измышленияпасторов, король остается королем!

— Ну, тогда радуйся, что ты всего лишь принц Наваррский.

Д’Обинье был коротышка, его голова почти не выступала над головою лошади,Генрих и то был выше. Когда Агриппа говорил, то подкреплял свои словарешительными взмахами руки; пальцы у него были длинные, а большой палецискривлен. Рот широкий и насмешливый, глаза смотрели на все с любопытством;будучи вполне мирским юношей, он, однако, в тринадцать лет решительновоспротивился, когда захотели сделать из него католика, а в пятнадцать ужесражался за истинную веру под началом Конде. Восемнадцатилетний Генрих идвадцатилетний Агриппа были давние товарищи, они сотни раз уже успели поспоритьдруг с другом, сотни раз мирились.

Он ехал справа от Генриха. Слева вдруг раздался звучный и строгий голос,читавший стихи:

Всегда вы кровь готовы проливать,
Чтоб ваши приумножились владенья
Ценою этой страшной хоть на пядь.
Состроив добродетельную мину,
Торгуют судьи правдой и добром.
Едва ли впрок пойдет наследство сыну,
Коль вором был отец и подлецом.

— Друг дю Барта, — заметил Генрих, — откуда у такого добродушного петушка,как ты, берутся столь ядовитые стихи? Да от тебя девушки бегать будут!

— Я и не им читаю. Я читаю эти стихи тебе, милый принц.

— И еще судьям. Смотри, дю Барта, не забудь про судей! Не то останутся тебедля обличения только твои злые короли!