Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

ревнителями истинной веры, их можно было бы назвать головорезами. С их приходомсилы обеих партий за столом сравнялись. Поэтому рыжий негодяй отказался отсвоего намерения, и противники спрятали оружие.

Конники заявили дю Барта, что, блуждая по Парижу, набрели в темноте надвух единоверцев. Иначе они не нашли бы никакой харчевни. Однако все их обличиедоказывало обратное: должно быть, они успели побывать уже в несколькиххарчевнях и вели себя там не слишком благопристойно, ибо вид у них былрастерзанный. Генрих вдруг забыл, что представлялся убогим стариком, и властноприкрикнул на своих всадников: — Это еще что? Собирать головорезов? Затеватьдраки? Вы позорите нашу партию!

Они громко расхохотались, а дю Барта решительно толкнул Генриха в бок, и тотпонял, что властный окрик при столь нищенской внешности делает его простосмешным. Поэтому он замолчал и больше не вмешивался. Новые посетители, позвеневв карманах деньгами, выложили на стол задаток и потребовали себе кур, которых,видимо, вертели над огнем уже достаточно, — золотисто-коричневая корочкааппетитно поблескивала; затем вновь пришедшие великодушно пригласили поужинатьс ними и господина дю Барта и смешного старичишку. Однако ужин они проглотиликак-то удивительно быстро и все время прислушиваясь к далеким ночным шумам. Ана то, чтобы полюбезничать со служанками, у них, должно быть, совсем неоставалось времени. Едва насытившись, они поспешили прочь — и конники иголоворезы. Сначала были слышны шаги, потом раздался топот ног, словно кто-тоубегал.

На всякий случай дю Барта заметил: — Теперь, хозяин, ты уже не посмеешьуверять, будто гугеноты тебе не платят. — Ответом ему было молчание; а темвременем загремел четкий шаг, блеснул свет факелов: ночной обход. В дверяхпоявились офицер и солдат:

— Где тут гугеноты?

— Вот они! — воскликнул хозяин, тыча пальцем в сторону долговязого истаричишки. — Кур жрут, а денежки их мне сразу показались не католическими. —Рыжий малый, уродливый карлик и три женщины подтвердили это, хотя их неспрашивали. Лишь после строгого допроса они нехотя признались офицеру, чтоздесь пировали и другие. — Но платили-то эти двое! Ясное дело: напали накакого-нибудь прохожего и пообчистили ему карманы. — Жалобщиков тожезабрали.

Дю Барта уже не обращал внимания на Генриха, он пошел впереди с офицером.Можно было догадаться, что именно он открыл офицеру, ибо стража вдруг измениласвой путь. Вскоре они дошли до одного здания, которое Генрих узнал: это былдворец Конде. Генрих сразу же направился бы сюда, если бы его не соблазнило ине отвлекло ночное приключение с переодеванием. Короля Наваррского уже давнождали, слуги с фонарями услужливо бросились к нему навстречу — они были,видимо, предупреждены насчет его странного вида, ибо склонились перед ним доземли.

То же самое сделал вдруг и дю Барта.

Последний час

Генриха сначала провели в комнату, где он почистился и переоделся, а потом вдругую: там сидел адмирал Колиньи. Старик хотел было встать, но Генрих опередилего и удержал в кресле. Была здесь также и принцесса де Бурбон, и онапреклонила перед братом колено: — Я ваша покорная служанка, братец, прошу вас,позвольте мне тоже послушать, какое решение вы и господин адмирал примете вэтот последний час.

Она сказала это с той же многозначительностью, с какой произнесла за столомслова: «Помни о нашей матери». Серьезностью и торжественностью тона она хотелазаставить брата окончательно опомниться. Екатерина знала слишком хорошо, кто унего на уме, знала, что он ради этой женщины может все забыть. Екатерина былаеще дитя, и ее голос срывался; однако, она сказала то, что хотела. И теперь изполосы света отступила в тень.

Генрих обратился к Колиньи:

— Ваше желание, господин адмирал, встретиться со мною тайно отвечало имоему, я пришел.

— Королева Франции ни о чем не подозревает? — спросил Колиньи.

— Я в этом уверен, — ответил Генрих, хотя был совсем не уверен. Колиньипродолжал:

— Узнайте же то, о чем вы пока еще не можете быть осведомлены: нас в Парижене любят. Ваш брак тут ничего изменить не может; нас ненавидят, потому чтоненавидят истинную веру.

«И, может быть, еще и потому, что вы слишком часто разрешали грабить», —добавил про себя Генрих, вспомнив харчевню. И какая безмерная ненависть должнажить в сердцах людей, принадлежащих к тому же народу, — не против религии, апротив ее сторонников, если простолюдин выхватывает из очага пылающуюголовешку, стремясь убить своего гостя только потому, что этот гость —гугенот!

— Нельзя было доводить их до крайности, — сказал Генрих. — Ведь мы всефранцузы.

Колиньи ответил: — Но одни заслужат небесное блаженство, другие — адскиемуки. И это так же верно, как то, что ваша мать жила и умерлапротестанткой.

Сын королевы Жанны склонил голову. Что тут возразишь, если великийсподвижник его матери пользуется ею как оружием? Оба они, и старик и покойница,были заодно против него, они были современниками, и оба остались непоколебимоверны своим убеждениям. Но отстаивали они их при дворе до последней минуты такрезко и непримиримо, что катастрофа оказалась неизбежной. «Как же это? Значит,моя дорогая мать сама виновата в том, что ее убили? Нет! Нет! Уж пусть лучшевиной будут легкие, а мадам Екатерина ей никакого яда не подсовывала!»

В этот миг его сестра осторожно поставила подсвечник между ним и господиномадмиралом: пусть каждый как можно яснее видит другого, ведь очень многоезависит от того, чтобы они поняли друг друга. Но юноша увидел перед собоюдряхлого старика, а не бога войны, которого он знал прежде.