Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

уничтоженный. Его бог отверг его. Но швейцарцы еще удерживают лестницу. «Дотого, как они отдадут ее, я должен убедить тебя, боже мой. Скажи, чтонеповинен я в смерти старика Гиза. Не отдавал я такого приказа. Ты знаешь это.Я не хотел его смерти, ты можешь это подтвердить. Что же, я должен был удержатьруку его убийц, если Гиз решил убить меня самого? Этого ты не можешь требоватьот меня, о господи, и ты не признаешь меня виновным. Что? Я не слышу тебя.Ответь мне, о господи! У меня остается так мало времени, только пока швейцарцыеще удерживают лестницу».

Вокруг него стоял гул и грохот, он доносился с улицы и из самого дома;старик же продолжал спорить и бороться: потрясая сложенными руками и подняввверх свое суровое лицо старого воина, он обращался к неумолимому судье. Ивдруг услышал тот голос, которого так ждал… Великий голос проговорил: — Тывиновен. — Тогда христианин в нем содрогнулся первой дрожью освобождения отземной гордыни и неискоренимого упорства:

— Да, я виновен. Прости меня!

Швейцарцы больше не удерживали лестницы: все пятеро были мертвы. Буйная ордапротопала наверх; они хотели высадить дверь, но она поддалась не сразу. Когдаони наконец проникли в комнату, они поняли, что послужило им препятствием: напороге лежал ничком человек. Они набросились на него и решили, что прикончилиего. Однако он умер уже раньше, слишком потрясенный зрелищем того, какхристианин боролся и обрел спасение; а был это всего-навсего немец-толмачНиколай Мюсс. Глубокое почитание и любовь к господину адмиралу придали емумужества — он один остался с ним в комнате, чтобы вместе умереть.

От толпы отделился некий Бэм, тоже швейцарец, но служивший д’Анжу. И видитБэм: у камина стоит старик, из благородных, из тех, к кому Бэм обычноприближался так, словно на брюхе полз. Но сейчас он рявкнул: — Ты что лиадмирал? — Однако вопреки ожиданию в обращении с этим стариком ему не удаласьта бесцеремонность, которая необходима, чтобы убийца поднял руку на своюжертву, и ради которой он вдруг называет ее на «ты». Нет, важный старикпродолжал удерживать его на почтительном расстоянии, и нелегко было Бэмусделать последние два шага.

— Да, я, — прозвучал ответ адмирала, — но моей жизни ты сократить не всилах.

Столь загадочный ответ мог бы понять лишь тот, кто видел, как этот старецотдал себя на суд божий и для рук человеческих стал уже неуязвим. И Бэмсмутился; растерянно посмотрел он на свое оружие, которое презрительноразглядывал стоявший перед ним важный старик. А держал он в руках длинныйзаостренный на конце кол, каким высаживают ворота. Им он и хотел садануть в бокгосподина адмирала — и, когда тот отворотил лицо, Бэм так и сделал. Колиньиупал. Другой швейцарец — комната была полна ими — успел еще увидеть это лицо иподивился не сходившему с него выражению уничтожающего превосходства, котороешвейцарец, рассказывая позднее об этой сцене, назвал самообладанием. Колиньи,сраженный ударом, еще успел что-то пробормотать, но все были слишком возбужденыи не поняли, что; а сказал он только: — Добро бы еще человек, а то какая-томразь… — Эти предсмертные слова были полны нетерпимости к людям.

Когда Колиньи уже лежал на полу, остальные наемники доказали, что они тоженедаром получают жалованье. Мартин Кох ударил его своей секирой. Третий ударнанес Конрад, но лишь после седьмого адмирал умер. Господа, ожидавшие внизу, водворе, теряли терпение. Герцог Гиз наконец крикнул: — Ну, как там, Бэм,кончили?

— Кончили, ваша милость, — крикнул Бэм в ответ; и как он был рад, что можетснова сказать «ваша милость», вместо того чтобы всаживать в бок «вашей милости»острый кол!

— Выкинь-ка его нам в окошко! Рыцарь д’Ангулем не верит, пока не увидитсобственными глазами.

Ландскнехты охотно выполнили приказ, и тело Колиньи упало к ногамстолпившихся внизу дворян. Гиз поднял с земли какую-то тряпку, отер кровь солба умершего и сказал: — Он, я его узнаю. А теперь — остальных. — Затем,наступив ногой на лицо убиенного, заявил: — Мужайтесь, господа! Самое трудноемы совершили.

Утро только забрезжило.

Резня

Когда забрезжило утро, молодой король Наваррский сказал своей жене, лежавшейрядом с ним, и своим сорока дворянам, окружавшим его ложе: — Спать уже нестоит. Пойду, поиграю в мяч, пока встанет король Карл; а тогда я непременнонапомню ему о его обещаниях. Королева Марго нашла, что это весьма кстати, онанадеялась, что, когда все мужчины выйдут, ей наконец удастся заснуть.

На рассвете (верней — еще только бледнела короткая летняя ночь) в одном изпокоев Лувра, выходивших окнами на площадь и прилегающие к ней переулки, стоялиКарл Девятый, его мать, мадам Екатерина, и его брат д’Анжу. Они молчали,прислушивались, с нетерпением ожидая, когда же раздастся выстрел из пистолета.Тогда они будут знать, что именно произошло, и посмотрят, как событияразвернутся дальше. Выстрел раздался, и тут они вдруг засуетились и спешноотправили на улицу Засохшего дерева гонца с приказом господину Гизу немедлявозвратиться к себе домой и ничего против господина адмирала не предпринимать.Они, конечно, знали, что посылать уже поздно, и отрядили к Гизу придворноголишь для того, чтобы потом сослаться на это обстоятельство перед немецкимикнязьями и английской королевой и тем снять с себя часть вины. И все-таки ониотдавали эти уже бесполезные распоряжения с искренним усердием, словно можнобыло еще на что-то надеяться. Мадам Екатерину и ее сына д’Анжу как будтоохватила даже запоздалая паника: а вдруг дело сорвется! Только Карл, трепеща иточно в беспамятстве, ожидал, что вот-вот придет весть: ничего-де не случилось,