Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

194

словно перед большим собранием:

— Сегодня я объявляю короля Наваррского моим единственным и законнымнаследником.

Валуа вдруг схватился за грудь и, покачнувшись, отступил на шаг. Ведь онназначил протестанта наследником католического королевства! Он бросил вызовЛиге, и теперь ее ненависть к нему может толкнуть ее на убийство. Это был самыйсмелый поступок в его жизни.

Затем он обратился к мэру города Бордо и предложил хорошенько запомнитьтолько что сказанное — на тот случай, если с ним самим случится несчастье дотого, как он повторит свое решение в присутствии двора и парламента.

Господин Мишель де Монтень ответил: — Да, обещаю, — и на этот раз нецитировал древних авторов. Он совсем позабыл об них после всего, что открылосьему в этот час, проведенный с королем и наследником. Вернее, он уже обладалэтим знанием, но оно получило такое подтверждение, что стало для него как быновым.

Искушение

Однажды, несколько дней спустя, уже в Париже, король сидел у камина,задумчиво глядя на огонь, и, казалось, даже не слышал, о чем вокруг негоговорят придворные. Его любимцы — Жуайез и Эпернон — отсутствовали. Пока корольпутешествовал, они, вместо того чтобы убить Гиза, стакнулись с ним. В комнатенаходился толстяк Майенн, брат герцога Гиза, получивший титул герцога дю Мэна.С самого утра король набирался храбрости, чтобы в присутствии одного излотарингцев повторить во всеуслышание свое решение, принятое и объявленное им вБордо. Истекал последний срок: пройдет еще час, и собственные гонцы Гиза, можетбыть, уже успеют сообщить ему эту весть. Находившиеся в комнате дворянеговорили о брате короля, они обсуждали его болезнь, и его странную смерть— они наблюдают такую смерть уже в третий раз, и она постигла не только его,но и двух его старших братьев. Придворные позволяли себе говорить об этом,хотя можно было предположить, что и самого короля ждет такой же конец. Но дляодних короля уже не существовало, хотя он был здесь и присутствовалсобственной особой; другие нарочно вели этот разговор, чтобы выслужитьсяперед герцогом дю Мэном. Вдруг король отвернулся от огня. Он сделал один изсвоих мальчишеских жестов — от страха; и с беспечностью, которая должна былапослужить ему извинением, проговорил: — Вы занимаетесь покойниками.

Он испытующе обвел взглядом придворных, обойдя лишь толстяка, хотя его брюхоособенно лезло в глаза. — Я же занят живыми. Сегодня я объявляю короляНаваррского моим единственным и законным наследником. Он весьма способныйправитель, которого я искренне… — Все это он сказал, не переводя дыхания, безпауз, чтобы опаснейшая фраза насчет наследника как можно меньше выделялась, аможет быть, даже и вовсе не дошла бы до слуха присутствующих. Однако случилосьпо-другому. Начался ропот. Обтянутое шелком брюхо надвинулось на короля. Акороль лопотал еще торопливее:

— Я всегда его искренне любил и знаю, что он мне друг. Он легко увлекается,любит крепкую шутку, но по природе толков. Я убедился, что мы с ним близки похарактеру и можем поладить друг с другом.

— Да ведь он протестант! — заорал в ответ Майенн.

— Я ухожу к себе в кабинет, — заявил король, вставая. Придворныерасступились. Дверь, в которую он вышел, осталась открытой, они видели егоудалявшуюся спину. И тут Майенн раскричался: — Назначить наследником гугенота,это тебе даром не пройдет, Валуа! Самому уж и терять нечего, а еще престолыраздает!

Король все слышал, пока медленно плелся через соседнюю комнату, чтобы егобегство не было слишком явным. А они именно потому и не закрыли дверь. Иныедаже высунули головы, чтобы увидеть раньше других, не затеял ли он что-нибудьопасное. Наиболее пугливые бросились за ним следом. А Майенн бушевал: — Нет,пусть вмешается папа! Мы заставим отлучить Валуа от церкви, — визжал онфистулой. И тут же визжал обратное: — Выбреем ему тонзуру и заточим вмонастырь!

Они отвесили толстяку более низкий поклон, чем обычно, и назвали его «княземверы» — титул, который Майенн себе присвоил, чтобы в глазах простонародья ипочтенных горожан иметь хоть какое-то преимущество перед своим братом Гизом.Пока они не победили, господа лотарингцы все же держались друг друга. А потомкаждый надеялся отнять у остальных плоды победы. Майенн посоветовался не сосвоим братом, которого, впрочем, и не было в городе, а со своей сестрой,герцогиней де Монпансье, и Лига вскоре выслала народ на улицы. Там онподвергся обработке ораторов, читал плакаты, и сам, взбудораженный всемуслышанным, записывал взволновавшие его впечатления на стенах домов. Валуапроиграл бесповоротно, что бы он теперь ни сделал. Если он не обратится запомощью к Наварре, он погиб. А если примет помощь, — и подавно: тогда мызаявим, что он сам гугенот. Пусть идет в монахи, ничем другим он никогда и небыл. Вот что они писали на стенах и орали друг другу в разинутые рты.

В то время как происходили вышеописанные события, герцог Гиз был на охоте.Он нарочно уехал из города. На обратном пути до него дошли первые вести, но онне мог прискакать столь быстро, чтобы помешать сестре произносить пламенныеречи с балкона ее дворца и поджигать студентов. Когда он, наконец, прибыл, онатолько что закончила одно из своих яростных выступлений и уже перешла кследующему. На этот раз она выступала перед королем Франции.

Герцогиня де Монпансье, рослая, статная, явилась в Лувр в своем портшезе стаким видом, словно ее царствование уже началось. Дворцовая охрана разбежалась— до того страшен был вид герцогини: волосы свисали на деспотический нос,жестокие глаза свирепо сверкали, в руках она сжимала кнут, повсюду на ней