Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

— Адмирал неповинен в смерти твоего отца. Он клянется в этом, — настаивалКонде.

— Так же верны и мои клятвы.

— Давайте сыграем в карты, — предложил д’Анжу.

— А все-таки тебе хотелось бы его убить, — повторил Генрих, не подсаживаяськ ним. Принесли карты, перетасовали их, никто, казалось, не расслышал его слов.Вдруг Конде стукнул кулаком по столу:

— Старик всему верит, оттого что Карл называет его отцом. Его жена уехала вих замок Шатильон. Да и ему самому давно следовало быть в безопасном месте.

— Почему ты не садишься. Наварра? — спросил д’Анжу; он как-то неяснопроизносил слова, его толстая губа дрожала. Принца мучил страх.

— Оттого, что я иду наверх, к королеве.

— Ну и иди! Твой брак принес мир. Хорошо, если бы празднование твоей свадьбыпродолжалось вечно.

— И потом я хочу посмотреть, скольких еще не хватает и моих людей и ваших.Что до твоего капитана Нансея, то теперь мне ясно, какая служба его задержала.А куда запропастился тот человек, которого ты тогда нашел у себя под кроватью,Гиз? Кажется, некий господин де Моревер?

— Да я знать его не знаю и никогда, не видел! — завопил Гиз уже без всякойизысканности и рисовки. А д’Анжу боязливо сказал, обращаясь к Наварре:

— Или сядь, или уходи!

Конде удержал Генриха. — Разве ты не знаешь, в каком ты виде, кузен? Твоеплатье порвано, твое лицо в грязи. Откуда ты пришел? — Генрих поспешно шепнулему:

— Они насильно задерживают наших людей.

— Скорее! Нужно пробиться и — прочь отсюда! — прошептал в ответ Конде.

— Нет! — А находившемуся тут же дворецкому Генрих громко сказал: — Сейчас жесообщите мне, как только королева Наваррская удалится в свою комнату. — Тут онсел, и они начали играть.

Стол стоял возле большого камина, а на его высоком карнизе горели свечи вканделябрах. Они тускло освещали игроков. В гордой каменной тени неподвижностояли Марс и Церера, две фигуры, поддерживавшие этот камин с тех пор, как ихтам поставил некий мастер по имени Гужон. Ибо создания умерших мастеровнеизменны и поддерживают человека, тогда как страсти живых сгорают, словносвечи, и после них ничего не остается. Но восемнадцатилетний юноша не видитэтого в зеркале, и в беге минут его собственной жизни он этого тоже не познает.Против Генриха сидел д’Анжу, его губа дрожала, покрытый неопрятным пухомподбородок тонул в пышных брыжжах, а глазами престолонаследник сверлил карты.Судя по испуганно сдвинутым бровям, он проигрывал. У него были безобразные уши,волосы росли так, что виски и щеки напоминали обезьяньи, по ним и повульгарному носу было видно, что ему хочется убивать и что он боится смерти. И,хотя на его берете сверкали драгоценные камни, в лице не отражалось никакоговнутреннего света. Это лицо казалось убогим, только черноватые духи окружалиего.

«Вылитая мадам Екатерина! — сказал про себя король Наваррский. — Вот уж внастоящем смысле слова ее отродье: ей хотелось именно этому сыну передать свойдар к черным деяниям. Да не удалось, и мне его жаль, ибо успешно убивать онсможет, пожалуй, только держась за ее юбку, а один, без старухи, проиграетигру».

— Козырь! — воскликнул король Наваррский и бросил свою карту на кучу других.Сверху лился, чуть колеблясь, свет свечей. Д’Анжу наклонился, коснулсяпоследней брошенной Генрихом карты, быстро отдернул руку и осмотрел своипальцы. То же сделал Конде, только с большим беспокойством.

— Кровь, — сердито сказал Гиз. — У кого это здесь идет кровь?

Генрих сразу показал руки: на них были царапины, словно от ногтей противникаили от шипов. Но кровь нигде не выступала. Тогда герцог Анжуйский взглянул насобственные руки, он не мог унять их дрожь. Лицо его даже не побледнело — оностало пепельным. Конде и Гиз мельком бросили взгляд на свои руки, обоимодновременно пришло на ум переворошить накиданные в кучу карты. И тут их пальцысразу же стали красными от крови. И не одна карта — все карты были липкие, онилежали в луже крови, на скатерти проступили кровавые пятна! Допросили слуг,стол вытерли, дворецкий принес свежие колоды карт.

На этот раз играющие заметили кровь, когда Гиз брал взятку. Но он уже несмотрел на свои руки, и остальные тоже не думали о своих руках, да и вообще окаких-то человеческих руках. Из-под карт медленно, безостановочно выступалакровь, сочилась, текла, разливалась. И они были бессильны, они могли, оцепенев,только созерцать ее, ожидая, пока пройдет то ощущение холода, каким на нихповеяло из потустороннего, неведомого мира. Гиз первый опомнился, вскочил,начал браниться. Он был белее той скатерти, которой дворецкий накрыл стол; темвременем Генрих заметил отчетливые следы крови на его левой щеке. Вотдьявольщина! Ведь это были его собственные пальцы, их отпечаток, но пощечину-тоон дал совсем другому — капитану, охранявшему ворота! Гиз решил, что с негохватит, и с шумом выбежал из комнаты. Конде вдруг вцепился в дворецкого, тотиспугался.

— Это все ты, со своей скатертью! Это у тебя в скатерти кровь! Чертовфокусник, ты откуда?

— Из Сен-Жерменского монастыря. — Ответ прозвучал почему-то оченьнеожиданно, и сам дворецкий перепугался еще сильнее, словно никак нельзя было вэтом признаваться.

Конде не стал спрашивать дальше, в ярости швырнул дворецкого наземь, сталпинать его ногами. Генрих окинул взглядом комнату: д’Анжу уже и след простыл.Но Леви, молодой виконт де Леран, красавец паж, вышел из мрака и доложил:

— Королева Наваррская ожидает вас, сир.

Подстерегает

«У тебя одна забота — плясать да в постели валяться», — бросил ему кто-то; нои этих забот с него больше чем достаточно, — лежание в постели захватило его