Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

142

при дворе своих врагов. Его мать извели, его полководец и друг, заменявший емуотца, убит, почти все друзья насильно отняты у него. Он же и виду не подает,как ему трудно переносить все это, забавляется пустяками и так медлит, будтосовсем позабыл о тех действиях, которых все от него ждут.

— Кто ждет? Чего ждут?

Они ответили, кто. — Назовем хотя бы одно лицо: королева английская находитвашу историю захватывающей, сир. Нам это сообщил Морней, который долго тампрожил и до сих пор тесно связан с британским островом. Королева расспрашиваетнашего Морнея о вас, как о самой романтической фигуре наших дней. Решитесь ливы, наконец, прикончить мадам Екатерину, до того как она вас отправит на тотсвет? В стране все разрастается движение, быть вождем которого самою судьбойпредназначено вам; вы же все мечтаете. Разве это может не тронуть девственноесердце сорокалетней Елизаветы? Загадочный, непроницаемый принц! Совсем не точто ветреный д’Алансон, который все еще питает какие-то надежды касательно ееруки. Впрочем, ей теперь известно, что у него два носа.

Генрих опустил голову; он понял, на что они намекают, рассказывая все этиистории. — И что же, он хочет, чтобы я явился к нему на свидание?

Они сразу догадались, кого он имеет в виду. — Сегодня в одиннадцать, —прошептали они и постарались незаметно исчезнуть.

Генрих с неохотой остался один: ему стало страшно. Увидишь духа, и топочувствуешь грозную жуть. А идти на свидание с ним? Это уж самонадеянность идерзость. Священнослужители обеих религий пригрозили бы за это тяжкою карой.Нет, у него не хватает хладнокровия, чтобы подойти к этому вопросу непредвзятои по-мирскому. А вот д’Эльбеф смог бы! Почему-то Генриху пришел на память именнод’Эльбеф, хотя он из другого лагеря, из дома Гизов. Генрих не посвящал его всвои планы побега, однако д’Эльбеф уже предостерег его против новых шпионов,которые могли обмануть Генриха своей светской учтивостью. Д’Эльбеф умел хранитьтайну и мог дать хороший совет. Лежа на кровати, Генрих сказал своему первомукамердинеру: — Д’Арманьяк, я хочу повидать господина д’Эльбефа. —Слуга-дворянин отправил с этим рискованным поручением одну из камеристоккоролевы Наваррской, самую скромную и незаметную, чтобы нельзя было догадаться,по чьему делу она идет. Когда друг наконец явился и, стоя возле кроватиГенриха, выслушал всю эту щекотливую историю, он заявил:

— Появление адмирала естественно, особенно если взять в рассуждение теобстоятельства, при которых он погиб. Скорее удивительно, что он так долгомедлил. По моему скромному разумению, сир, вам нечего опасаться. Напротив,может быть, он хочет предостеречь вас.

— Мой добрый дух, который всегда меня предостерегает, — это вы сами,д’Эльбеф.

— Я принадлежу к числу живых, и мне известно далеко не все. — В тонед’Эльбефа прозвучал кроткий упрек: мной, дескать, пользуются, но в тайны непосвящают. Для столь наблюдательного человека это, впрочем, не составлялоособой разницы: д’Эльбеф знал о перевороте, который совершился в душе ГенрихаНаваррского, и догадывался о его намерениях. Но так как он принадлежит к стануврагов, то ему были виднее и опасности, ускользавшие от самого Генриха.

— Одно для меня несомненно, сир: нельзя допускать, чтобы дух ждал васпонапрасну. Но с ним, вероятно, надо держаться, как и с прочими духами, аименно: ни при каких условиях не подходить слишком близко, ибо самыеблагожелательные духи могут все же впасть в искушение. — В какое, он умолчал. —Спокойно идите туда, сир. По обычаю духов — насколько мы их знаем — будетдержаться в отдалении и этот, для того чтобы не поддаться искушению. Сам я будунеподалеку, хотя ни вы, ни дух не заметите меня, — разве только появитсянеобходимость вмешаться живому человеку. — Д’Эльбеф сказал эти слова, как будтони к кому не обращаясь, и при том улыбнулся, словно они вырвались у негослучайно.

Генрих все еще лежал в нерешительности; наконец он вздохнул: — Должно быть,я трус! На поле боя я этого не замечал, разве что в начале сражения, тогда мнеобычно живот схватывает; но что такое десять тысяч врагов в сравнении с однимдухом!

За обедом в этот день все были как-то особенно молчаливы. Царила такаятишина, что король приказал вызвать музыкантов. Король, по своему обыкновению,был угрюм, а Генрих смотрел в тарелку, на которой кушанья оставалисьнетронутыми. Только мадам Екатерина что-то говорила своим тягучим тусклымголосом, и если кто по рассеянности не отвечал ей, она окидывала его испытующимвзглядом, продолжая спокойно жевать. Своему корольку она сказала: — Что это выничего не едите, зятек? А вам следовало бы покушать, покуда еще естьвозможность, — и дичи, и рыбки, и пирогов. Ведь это найдешь не всегда и невезде. — Он сделал вид, будто не слышит из-за музыки; все же она дала емупонять, что ей известно его намерение опять сделать попытку к побегу. Правда,Екатерина сейчас же покачала головой: уж сколько раз пытался ее королеквспорхнуть и улететь, пусть попробует еще раз!.. И на своего сына-короля онапосмотрела неодобрительно. — Ты затеял глупость, — сказала она ему,перегнувшись через стол. И, помолчав, добавила: — Вашу мать, сир, вы больше неудостаиваете своим доверием. — Генриху казалось, что этот вечер никогда некончится. Ведь невозможно ухаживать за женщинами или острить с мужчинами, еслиу тебя назначено свидание с духом.

Около одиннадцати стража, как обычно, прокричала в залах и переходах о том,что ворота запираются, и придворные, жившие вне замка, поспешно удалились.Генрих хотел незаметно смешаться с их толпой, но его позвал сам король. Его