Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

154

чем он занимается и с кем.

Перепуганный дворянин так и уезжал из замка в Нераке, ничего не добившись.А в душе у него росло озлобление против губернатора-гугенота. Но когда, верныесвоему обещанию, разбойники на третий день возвращались, — кто нападал на них,до последней минуты не открывая своего присутствия? Предводителя банды Генрихприказывал повесить, точно он и не был сторонником истинной веры. Его людейсейчас же брал в свое войско. И ужинал потом в господском доме; дворянин же сдомочадцами пребывал в великой радости и немедля извещал родных и друзей освоем благополучном избавлении от беды благодаря помощи губернатора-гугенота.Вот уж поистине первый принц крови! Может быть, все-таки придется иметь его ввиду, когда уже не останется ни одного наследника престола? Правда, до этогоеще далеко. А пока пусть потрудится защищать наши деревни от собственныхединоверцев. Он прежде всего солдат, мастер по части дисциплины в войсках, врагвсяких разбойничьих банд и вооруженных бродяг. Кто не записался ни в одинотряд, несет наказание, а кто, дав присягу, все-таки сбежит — обычно забравжалованье, — тот подлежит смертной казни. Наконец в его землях появились опятьрыночные надзиратели.

«Дело идет на лад», — думает Генрих и старается, чтобы такие письма иразговоры становились известны как можно шире. Заслужить доверие незнакомыхлюдей особенно важно: оно способно влиять даже на факты. Многое было быдостигнуто, если бы, например, удалось внушить людям, что в землях Генрихагосподствует некая единая религия. В его армии были перемешаны сторонники обеихвер, и он позаботился о тем, чтобы это новшество было замечено и должнымобразом оценено. При его дворе, в Нераке, католиков было не меньше, чемпротестантов; большая часть дворян служила у него бесплатно, ради него самогои их общего дела, и всех он приучал к доблестному миролюбию, хотя соблюдалосьоно не всегда. А сердцу короля его Роклор и Лаварден были так же дороги, как иего Монгомери и Лузиньян; он, казалось, совсем забыл о том, что последние дваодной с ним веры, а первые два — нет.

На самом деле он это отлично помнил и все же находил в себе смелостьзаявлять вопреки общему мнению и самой действительности: «Кто исполняет свойдолг, тот моей веры, я же исповедую религию тех, кто отважен и добр». Он этоговорил вслух и писал в письмах, хотя такие слова могли обойтись ему слишкомдорого. У него позади были Лувр, долгий плен, ложь, страх смерти; он вспоминалбылую резню — ведь и то делалось во имя веры. Как раз он мог бы возненавидетьвсе человеческое. Но он тянулся лишь к тому, что могло объединить людей, а дляэтого надо быть храбрым и добрым. Конечно, Генрих знал, что не так все этопросто. Храбры-то мы храбры. Даже в Лувре большинство из нас были храбрыми. Ну,а как насчет доброты? Пока еще почти все остерегаются обнаружить хотя бы намекна доброту: для этого люди должны быть не только храбрыми, но и мужественными.Однако он привлекал их к себе, сам не понимая чем: дело в том, что онприправлял свою доброту известной долей хитрости. Кротость и терпимость вглазах людей уже не презренны, если люди чувствуют, что их перехитрили.

Установить прочный мир в королевстве опять не удалось. Неудавшийся мир былсвязан с именем монсеньера, брата французского короля. Теперь он уже называлсягерцотом не Алансонским, но Анжуйским и получал ренту в сто тысяч экю. Даженемецким войскам монсеньера король уплатил жалованье, хотя они сражались противнего. Монсеньер мог бы вполне успокоиться насчет собственной особы, но неуспел, ибо прожил он слишком недолго. Он отправился во Фландрию, чтобы статькоролем Нидерландов и, шагая с престола на престол, протянуть руку к рукеЕлизаветы Английской, которой к тому времени уже стукнуло сорок пять; наддлинноногой королевой и ее «маленьким итальянцем» — так она называла Двуносого,— над этой презабавной парочкой очень смеялись по вечерам в Нераке, когдагубернатор за стаканом вина обсуждал со своим «тайным советом» свежиеновости. В остальном же мир, затеянный монсеньером, не удался. Когда корользажег фейерверк, парижане даже не пошли смотреть. Лига наглеца Гиза непереставала сеять смуту, и в редком доме люди, сев за трапезу, невыспрашивали друг друга, кто какой веры. Поэтому король Франции созвал всвоем замке в Блуа Генеральные штаты. Представители протестантов туда уже непоехали: они знали слишком хорошо, как там умеют обманывать. Но корольНаваррский заставил своего дипломата, господина дю Плесси-Морнея, написатьпослание в защиту мира и, кроме того, написал сам.

А у остальных — у протестантов и у католиков — была одна забота: как быпобольше напакостить друг другу. Католики, на стороне которых был перевес,требовали применения силы, протестанты — осуществления обещанной имбезопасности. Но слабейшему следует не настаивать на своих правах, а призыватьк терпимости и кротости: под защитой этих двух добродетелей он легко сможетукрепить и свою власть. А добродетель, соединенная с властью, способназавербовать себе больше сторонников, чем та и другая порознь. Генрих и егопосол стремились к одной цели и шли к ней одним путем. И вот Морней подсовываетсвое послание в Генеральные штаты некоему благонамеренному католику, будто тотего сам сочинил, хотя было оно созданием праведного хитроумного Морнея. Генрихже писал: что касается лично его, то он молит господа открыть ему, какаярелигия истинная. Тогда он будет ей служить, а ложную изгонит из своегокоролевства и, может быть, из всех стран света. К счастью, господь бог ничегоне сообщил ему на этот счет, и ему не грозила опасность расстаться со своими