Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

169

поймать, побить его тут собственным оружием!

— Я сделаю из него посмешище! — воскликнул Генрих. — И как мне могло прийтив голову объявить ему войну!

Он взял Морнея под руку, вывел в открытую галерею и повторил, как всегдакрупно и, быстро шагая: — Вот у меня и опять есть враг! — При этом он думал омадам Екатерине, своем старом враге. Морней заявил:

— Мы неизбежно встречаемся с тем врагом, которого нам посылают небеса, и этовсегда бывает именно тот враг, который нам нужен. — Так обычно говорят друзья,но от этого нам не легче.

— Ну и враг! — воскликнул Генрих. — Разрубить собственной лошади морду! Даеще хромает!

— Маршал не только хитер, — продолжал Морней, — он и любопытен: вечно носитс собой аспидную доску и, что услышит, сейчас же записывает.

— Он хромает и сильно пьет, — сказал Генрих, — и печень у него больная,скулы на лице так и торчат. Ребятишки убегают от него, когда он взглянет на нихневзначай своими недобрыми глазами. Ему только детей пугать, он старик —пятьдесят лет, не меньше. Да, Морней, наградили меня небеса врагом, я все-такизаслужил получше.

— Надо быть благодарным и за такого, — отозвался Морней, и онирасстались.

Губернатор тут же начал странную войну против своего наместника. Куда бы тотни приехал, за обедом и ужином велся счет выпитым бутылкам, особенно же тем,которые он опустошал между двумя трапезами. Губернатор неустанно заботился отом, чтобы в стране стало широко известно, какой охотник до вина маршал Бирон.И вот вскоре люди уже сами стали добавлять, что маршал-де провалялся всю ночь вшинке у большой дороги, ибо находился в таком состоянии, что добраться догорода никак не мог. Эти слухи и позорные подробности восстановили противнаместника прежде всего дворянскую молодежь, ибо она уже не пила без меры:только у старшего поколения сохранилась эта привычка. Молодые люди поступали,как Генрих: свой завтрак и обед они запивали большим стаканом вина. Если Генрихпосещал хижину крестьянина, он прежде всего собственноручно нацеживал себекубок вина из бочонка; но делал это не столько от жажды, сколько ради своейпопулярности в народе. Бедняки никогда не видели, чтобы он был в подпитии, и наэтом основании решили, что губернатор крепче их, хотя они с утра до ночи толькои думали о том, как бы перехватить стаканчик. Поэтому они и смотрели сквозьпальцы, если одна из их дочерей рожала от него ребенка.

С тех пор как вышли из обычаев пиры, дворянская молодежь предпочиталараспутничать, вообразив, что ей удалось заменить пьянство более утонченнымиудовольствиями. Молодые люди уверяли, что хотя и то и другое называетсяпороком, но распутство предпочтительнее, ибо в нем участвует не только тело, нои дух, так как, чтобы распутничать, нужны храбрость и сообразительность.Пьянство же — порок самый низменный и грубый, чисто земной и плотский, от негорассудок тупеет, да и другие способности угасают. Бирон корит губернаторатолько за то, на что сам уже не способен. А если он мастер выпить, так этиммогут похваляться разве что его немецкие рейтары!

Бирон заносил такие разговоры на свою аспидную доску и, объезжая замки,отвечал, что все его поколение было-де столь же добродетельным, как и он сам,да, он женился, будучи непорочным. И хотя такие разговоры происходили обычнопосле обеда, он в подкрепление своих слов обходил вокруг стола на руках. Есликто вглядывался попристальнее, то замечал, что Бирон опирается даже не наладони, а всего лишь на большие пальцы. Он ссылался не только на свои силы,которые ему удалось сберечь, но главным образом на слова Платона. Ибо сейгреческий мудрец запрещает детям вино до восемнадцати лет, до сорока же никомуне следует напиваться. После сорока он считает это простительным, полагая, чтос помощью вина бог Дионис возвращает стареющим мужчинам их былуюжизнерадостность и доброе расположение духа, так что они даже решаются сноватанцевать. Бирон и в самом деле повел хозяйку в танце, что, однако, не помешалоему несколько позднее оставить замок, кипя страшным гневом.

Генрих, который обо всем узнавал, готов был пожалеть чудака. Он привык такмного размышлять о своих врагах, что доходил чуть не до любви к ним. Однаковраг относился к этому иначе. На попытки Генриха оказать ему дружеское вниманиемаршал отвечал не грубостями, но колкостями. Стараясь завоевать расположениестарика, Генрих посылал ему отличные книги, которые печатались по егоспециальному заказу. Печатник короля Луи Рабье был осведомлен о последнихусовершенствованиях в его искусстве. Вопреки желанию города Монтобана, скоторым Рабье был связан обязательством, губернатор взял его к себе на службу,подарил дом и пятьсот ливров; за это искусный мастер напечатал ему Плутарха —этот древний учебник укрепления воли. Генрих послал маршалу также речи Цицерона— огромный и роскошный том, переплетенный в кожу с тисненным золотом гербомНаварры.

Маршал даже не поверил, что столь редкостная и драгоценная книга посылаетсяему в подарок, или притворился, что не верит. И отправил книгу обратно, вежливопоблагодарив. Когда Генрих раскрыл ее, он увидел, что одно место подчеркнуто,только одно. Это был перевод из Платона: «Difficillimum autem est in omniconqusitione rationis exordium», то естьпросто: труднее всего начать. А посланное врагом, который был старше, это местомогло иметь и такой смысл: «Что ты лезешь, проклятый молокосос!»

Генрих, недолго думая, приказывает запаковать еще одну из своих прекрасныхкниг — трактат о хирургии, и в нем тоже кое-что подчеркивает, а, именно —цитату из поэта Лукреция. Там в латинских стихах сказано следующее: