Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

поклялся своей душой, честью и жизнью всегда служить правому делу, и войскавосторженно приветствовали его. Зато теперь ему приходилось не только нестисьверхом навстречу ветру, но и заседать в совете. Довольно скучное дело, если быне смелые шутки, которыми он развлекался. Огромное удовольствие доставило емуодно письмецо к герцогу Анжуйскому. Так именовался теперь второй изздравствующих сыновей Екатерины, — раньше он был просто монсеньером; его тожезвали Генрих, один из трех Генрихов былых школьных лет в Париже. А теперь онишли друг на друга войной.

И вот этот самый Генрих-монсеньер обратился к Генриху Наваррскому свысокомерным и нравоучительным посланием о его долге и обязанностях передгосударством. Это бы еще куда ни шло, но как ужасен был витиеватый, напыщенныйслог!.. Либо секретарь, должно быть, иноземец, потея от натуги, постаралсясделать его возможно цветистее, либо сам монсеньер уже не знал, что придуматьповычурнее да пожеманнее: точь-в-точь его сестрица Марго! Принц Наваррский вответном письме высмеял всю эту достойную семейку. Писавший-де выражается так,точно он из другой страны и простой разговорной речи обыкновенных людей незнает. Ну, а правда, конечно, там, где правильно говорят по-французски!

Генрих ссылался на язык и стиль. Но при этом не смог скрыть и своихпогрешностей, не доходивших до его сознания: ведь и сам он родом был бог вестьоткуда и тоже говорил вначале несколько иначе, чем парижане. Потом он научилсяречи придворных и школяров, а под конец — речи солдат и простого народа, и ихязык дал ему всего ближе. «Своим языком я избрал французский!» — воскликнет онпозднее, когда снова отдаст себе отчет в своем происхождении. Однако сейчасему хотелось верить, что этот язык для него был первым и единственным. Оннередко спал на сене вместе со своими солдатами, не снимая платья, как и они,умывался едва ли чаще, и пахло от него так же, и так же он ругался. Однугласную Генрих все еще произносил иначе, чем они, но этого он не желалзамечать: он забыл, как некогда на школьном дворе два других Генриха,подталкивая друг друга, презрительно улыбались тому, что он употреблял слово«ложка» в мужском роде. Он и до сих пор так говорил.

Иногда Генрих отчетливо видел военные ошибки, которые допускал Колиньи. Этобывало в те минуты, когда жажда жить и мчаться вперед на коне не захватывалаего целиком. Обычно ему казалось, что важнее биться, чем выигрывать битвы, —ведь жизнь так долга и радостна. Адмирала, старика, нужно почитать, он хорошоизучил военное дело; только поражения, победы и опыт многих лет дают такоезнание. Но этому воплощенному богу войны с трагической маской статуи Генрих неповерял своих сомнений; он делился — ими лишь с двоюродным братом Конде, сыномубитого принца крови, которого Колиньи принес в жертву.

Они сходились в том, что обычно сближает молодежь: старик-де отжил свое.Теперь ему все не удается, и — раз уж мы заговорили об этом — скажи, когда онбрал верх? Впрочем, не будем грешить: однажды — все старики это помнят — онспас Францию во Фландрии, при… ну, как называется этот город? Тогда Гизы ещезатеяли войну против нашего исконного врага Филиппа Испанского. Но дело былодавным-давно, в незапамятные времена, кто теперь помнит все это? Господинадмирал отсоветовал начинать, поход, в последнюю минуту предотвратил поражение,самолично засев в неукрепленном городе; а кто получил награду? Не он, а Гизы,хотя они были виновниками войны. Это еще хуже, чем если бы он… а, а! —вспомнил, Сен-Кантен называется эта дыра… — чем если бы он сразу же отдал ееиспанцам. Уж кому не повезет…

Что правда, то правда, в свое время он отнял у англичан Булонь. Это всемизвестно. Он командовал французским флотом, и когда я с камней в Ла-Рошелисмотрел в ту сторону, где лежит Новый Свет, мне думалось, что господин адмиралКолиньи первый из французов попытался основать французскую колонию.Четырнадцать эмигрантов и два пастора отплыли в Бразилию, но, конечно, ничегоиз этой затеи не вышло. Старика постигла та же участь, что и большинство людей:он все поставил на карту и проиграл. Если уж не повезло…

Колиньи нередко побеждал, верно; но ведь то были победы над королем Франции,которого он всего-навсего старался помирить с его подданными — протестантами —и вырвать из рук Гизов. Поэтому господину адмиралу приходилось без концаподписывать дутые договоры, а потом война начиналась сызнова. Адмирал хотелдоказать своей умеренностью, что он в конце концов не мятежник против короля, ивсе-таки однажды сделал попытку даже захватить в плен Карла Девятого, и тот емуникогда не мог простить, что вынужден был бежать. Либо ты, во имя божие,мятежник против короля, либо не наступай с войском на Париж, а уж еслинаступать, то не давай водить себя за нос, вместо того чтобы взять приступомстолицу королевства, разграбить ее и стереть с лица земли весь королевскийдвор! И вот, как только двору угрожает опасность, король выпускает эдикт,обещающий протестантам — свободу вероисповедания, а на другой же день тут женарушается. Да если бы и соблюдался, так что были бы наши братья по вере? Задвадцать миль приходится ехать или бежать гугеноту, когда он хочетприсутствовать на богослужении — нам разрешено иметь слишком мало молитвенныхдомов! Нет, не нравится мне побеждать без толку.

Конечно, он превосходный полководец и герой благочестия. Ведь ревнителиистинной веры в меньшинстве, и если нас боятся, так лишь потому, что боятсягосподина адмирала, и если посылают к нам посредника для переговоров, теспрашивают: «Знаете ли вы, для двора вы звук пустой, все дело в господине