Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

214

и уж тогда ни из Англии, ни из Германии солдат не жди.

В те дни, полные отчаяния, он написал со своим Морнеем обращение кфранцузам, в котором заявлял, что гарантирует обеим религиям их прежнееположение. Сам он оставляет за собой право принять ту, которую будетисповедовать большинство его соплеменников. Он не указал точно срока, но онзнал, что это случится. Когда он будет крепко держать в руках и королевство инепокорную столицу, только тогда, и притом — только по доброй воле. Ставнеограниченным повелителем королевства, он дарует своим прежним единоверцамполную свободу совести, таково было его решение; принял ли он его ради них илииз уважения к самому себе, чтобы не дать пощечину всему, чем он был раньше, —не все ли равно? Он тот король, который выпустит впоследствии Нантский эдикт ибудет всей своей властью защищать свободу. Он принимает это решение ипрозревает будущее именно в эти пять дней, когда почти все вокруг негоразбегаются и другой, наверно, бросился бы за ними, чтобы их вернуть.

А тем временем столица, которую он все еще осаждал, дошла до последнихкрайностей безумия. Немногочисленные люди, сохранившие трезвость суждения,предпочли бы даже, чтобы вернулся их погибший вождь Гиз. Оставленное имнаследие превосходило все, что они видели при его жизни. И в сравнении со своейсестрицей Монпансье Гиз был прямо-таки мудрецом. Она же ликовала и бесноваласьи бросилась на шею гонцу, принесшему весть о смерти «тирана». Ей не давалопокоя только то, что умирающий Валуа мог уже не узнать, кто именно подослал, кнему коричневого монашка. Это Гиз протянул из могилы руку и нанес тебеудар!

Герцогиня заставила свою мать, мать обоих убитых Гизов, говорить с алтаря кнароду, и та действительно доводила людей до исступления своим кликушеством,ибо через эту старуху вопил весь Лотарингский дом, его гнусность, распутство итайное безумие, толкавшее его на все совершенные им злодейства. Герцогиняхотела немедленно провозгласить королем своего брата Майенна, но тут онаполучила отпор от испанского посла. Его государь, дон Филипп, окончательнорешил, что теперь Франция — всего лишь испанская Провинция; его войска занялиПариж. Под защитой своего повелителя Лига могла предаваться любым неистовствам.Мать «Якова-где-ты?» привезли из деревни и воздавали ей почести, точнопресвятой деве. Изображения коричневого парня и обоих Гизов были выставлены наалтаре, и им усердно поклонялись. Не часто в истории выпадали на долю почтенныхгорожан, простолюдинов и особенно возвышенной духом молодежи такие дни, когдаможно невозбранно ходить вниз головой; хорошо еще, что они, при всехзлоупотреблениях религией, не обладали серьезной и честной верой: ибо тогда всеэто было бы просто чудовищно — и беснование, и упоение, — хотя оно и такчудовищно, если поразмыслить…

Это были те самые дни, в которые Генрих, стоя перед запертыми воротамигорода и всеми покинутый, все же оставался тверд в своем решении спасти разум изащитить свободу. Но сначала нужно вырвать королевство из когтей мировоговладыки. И Генрих не отступит в Гасконь и не бежит в Германию. Он слышитголоса, которые советуют ему и то и другое, они кажутся голосами человеческого,здравого смысла; притом ведь находишься в положении, из которого как будто нетвыхода. Но один он знает: трудно оставаться твердым. Отвагой завоевываешьдоверие, доверие дает силу, сила же — матерь побед, победами мы укрепим нашегосударство и обезопасим нашу жизнь

Восьмого августа он снялся с лагеря. Останки покойного короля Генрихпроводил только часть пути. Обстоятельства не позволяли предать их земле сподобающей торжественностью. Затем он разделил надвое свое войско, от сорокапяти тысяч солдат у него осталось всего десять-одиннадцать тысяч. МаршалаОмона и своего протестанта Ла Ну он послал, дав каждому по три-четыре тысячисолдат, на восточную границу, чтобы они прикрывали королевство от новоговторжения испанских войск. А сам с полсотней аркебузиров и семьюстами конниковрешил принять на себя все силы противника, сколько их ни было в стране, ноименно там, где он наметил.

Он двинулся на север, к Ла-Маншу, в надежде на помощь английской королевы,которая первая нанесла удар мировому владыке. Если бы поддержка со стороныЕлизаветы не представлялась ему возможной, Генрих никогда бы не сталрассчитывать на то, что город Дьепп откроет перед ним ворота. Двадцать шестогоон стал у стен Дьеппа, и тотчас ворота растворились. Эта поспешность былапорождена тревогой. Вот появляется, прорвавшись сюда из подозрительных далей,главарь разбойничьей шайки — ибо кто же он еще? Называет себя королем, астраны нет; полководцем — а нет солдат. Жена и то от него сбежала. С другойстороны, никто не знает, когда подоспеют силы великолепного Майенна и что ещедо тех пор может случиться. Вдруг английские корабли примутся обстреливать сморя несчастный город, а с суши уже напирают солдаты Генриха. И вот городвыбирает зло, которое считает наименьшим, и открывает ворота. Держа в рукахогромные ключи, стоят на коленях отцы города, подносят хлеб-соль, а также бокалс вином, которое, может быть, отравлено. Но король разбойников поднимает смостовой толстого старика, точно пушинку, и говорит, обращаясь ко всем: «Друзьямои, прошу вас, не надо этой шумихи! Все у нас по-хорошему, и этого мнедостаточно. Добрый хлеб, доброе вино и приветливые лица».

Кубок он так и не выпил, чего они не заметили, пораженные тем, что оноказался столь беззаботным и простым. Они же были потомками норманнов, с болеетяжелой кровью, чем у него. Их город стоял на месте, открытом для вражеских