Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

не разомкнули объятий. Некоторые протестанты, видимо, оказались небезоружными ирешили продать свою жизнь как можно дороже. Какая-то убитая женщина лежалана груди у мужчины, которого, должно быть, старалась спасти. Но не смогла. «И яничего не смогла, — думает Марго, тяжело повиснув на своем спутнике и едваволоча ноги. — Не смогла. Ничего я не смогла». Через перила перевалился толстыйповар, белый колпак сполз у него с головы и скатился по лестнице. В том жеположении Генрих застал его совсем недавно, или это был другой повар? Тогда онбыл пьян, теперь он мертв. Впрочем, так и выходит: две оргии — брачная ночь исегодняшняя. Вторая произошла через двадцать четыре часа, помноженные на шесть,да и была она покрепче первой: от нее остались неподвижные тела и призраки.Внешне следы были схожи, но смысл их был совсем иной.

Генрих поскользнулся в луже крови, очнулся от своих дум, увидел померкшеелицо молодого Ларошфуко, последнего вестника его матери, и уже не могсдержаться, он разрыдался, закрыв лицо руками, и рыдал, точно ребенок: — Мама!— Его друзья сделали вид, что не слышат. Карл продолжал разыгрывать изверга, аможет быть, действительно стал им во время этого странствования по безднампреисподней. Марго зашептала, ее слова предназначались только для Генриха:— Его я не могла спасти. Я уже втащила его в нашу дверь, но они вырвали его уменя и убили. — Она ждала ответа. Он молчал. Генрих прошел слишком трудный идолгий путь, пока достиг этой двери, прошел без Марго, и каковы бы ни были тежизненные пути, которые им еще предстоят, прежним он уже не будет с нейникогда. У этой двери, отмеченной трупом молодого Ларошфуко, стоял совсемдругой Генрих, чем тот, который выбежал из нее с легким сердцем.

Этот знал. Этот слушал целую ночь истошный крик и вой, разносившиеся позамку Лувр. Этот глядел в лицо своим мертвым друзьям, он распрощался с ними и сдружеским общением людей между собой, с вольной, отважной жизнью. Дружный отрядвсадников, кони — голова к голове, смиренный псалом, а с полей прибегаюткрасивые девушки. Как радостно и быстро летим мы вперед под летящими впередоблаками! Но теперь он войдет в эту комнату поступью побежденного, поступьюпленника. Будет покорным, будет совсем иным, скрыв под обманчивой личинойпрежнего Генриха, который всегда смеялся, неутомимо любил, не умел ненавидеть,не знал подозрений. — Кого я вижу, вот радость, он цел и невредим! Друг деНансей, какое счастье, что хоть с вами-то ничего не случилось! Многиезащищались, знаете ли, когда было уже поздно. Да ничто не помогло, и поделом.Кто же так глупо лезет в ловушку? Только гугеноты на это и способны. Я-то нет,я, де Нансей, уже не раз становился католиком, почаще, чем вы, заделаюсь им итеперь. Помните, как мои люди старались оттащить меня от моста у ворот? А ярвался к моей королеве и к ее, достойной восхищения, мамаше, мне здесь и место.Вас, друг де Нансей, мне пришлось ударить, чтобы вы меня впустили, зато сейчася крепко обниму вас.

Он так и сделал. И капитан не успел опомниться, как получил от Генрихадоказательство его пылкой любви. Никакие маневры не помогли, пришлось стерпетьпоцелуи в обе щеки, хотя Нансей при этом громко заскрежетал зубами. А потом, неуспел он опомниться, как ловкий проказник был уже далеко.

Генрих находился в комнате, которую отперла Маргарита. Дверь, как она нибыла широка, заслонял Карл. Он никому не давал войти, хотя неумолчно вопил, чтовот еще остались протестанты, надо поскорее свести с ними счеты. Де Миоссен,первый дворянин, все еще лежал ничком перед извергом, колени у негоодеревенели, но он вовсе не был похож на человека, которому предстоит умереть,а скорее на старого чиновника, которому раньше времени хотят дать отставку.Д’Арманьяк, камердинер-дворянин, не соизволил повергнуться к стопам короля. Онзакинул голову, выставил вперед ногу и прижал руку к груди. На постели лежалагруда окровавленного белья, из нее выглядывали молодые влажные глаза. — Ктоэто? — спросил Карл и позабыл взреветь. —

Камердинер ответил: — Господин Габриель де Леви, виконт де Леран. Я позволилсебе перевязать его. Правда, он уже залил кровью всю постель. Остальным, сир,не помогли бы никакие перевязки. — Движением, в котором выражалась и боль и всеже презрение к смерти, он указал на несколько трупов.

Карл уставился на них, потом, найдя ту мысль, которая ему была нужна,завопил: — Эти собаки-еретики осмелились осквернить комнату моей сестры,принцессы Валуа, довели дело до того, что их здесь прикончили! Вон отсюда,тащите их на живодерню! Нансей, тащите их вон! — И капитану ничего неоставалось, как вместе со своими людьми приняться за уборку трупов. А темвременем Карл всем своим телом прикрывал уцелевших. Как только солдаты скрылисьза поворотом, он, сопя и устрашающе выкатывая глаза, накинулся на Миоссена ид’Арманьяка.

— Пошли отсюда к черту! — Этого ему не пришлось повторять. Дю Барта ид’Обинье также воспользовались случаем и исчезли. Карл сам запер за всемидверь.

Он сказал: — Я надеюсь на гасконцев: они проводят беднягу де Миоссена, и попути с ним ничего не случится. Смотри, Марго, если ты вздумаешь докладыватьматери, что я щажу гугенотов, так имей в виду: я знаю про тебя кое-что похуже.Вон один лежит на твоей собственной постели. — И, обращаясь скорее к самомусебе, добавил: — Около него еще есть одно место. Почему бы рядом с ним не лечьи мне? Ведь и меня ждет та же участь. — И он улегся на окровавленное одеялорядом с грудой белья. Вскоре лицо его и дыхание стали, как у спящего. ОднакоГенрих и Марго видели, что из-под его закрытых век бегут слезы. Из глаз