Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

меня погнал туда голод; в кухнях-то ведь хоть шаром покати, там за эту ночьпролито больше человечьей крови, чем куриной. И те, кто должны были резатьптицу, сами зарезаны. На улицах было безлюдно, только вдали я увидел двухгорожан с белыми повязками, их сразу замечаешь, уж глаз наметан. Я стал былопоглядывать, куда бы спрятаться, но они повернули и скрылись из виду. Если мнезрение не изменило, то они попросту стали удирать от меня, только пяткизасверкали. Объясните мне, сир, что сие значит?

Генрих глубоко задумался. — Едва ли, — заявил он наконец, — они боятся нас,ведь они перебили почти всех.

— А в совесть вы не верите? — спросил д’Арманьяк; он воздел руки и застыл вэтой позе. Генрих уставился на него, точно перед ним была статуя святого. —Твои двое белых, наверно, приняли тебя за кого-нибудь другого, — решил он. Исел в свою ванну.

— Уж темнеет, — заметил он. — Как странно, точно сегодня совсем не былодня.

— Это был день теней, — поправил его д’Арманьяк. — Он прошел неслышно ибессильно после такой потери крови. До самого вечера все сидели по домам,ничего не ели, говорили только шепотом. И, может быть, лишь в одном выказалисебя еще живыми людьми: из трехсот фрейлин королевы-матери ни одна не провеланочь в одиночестве.

— Д’Арманьяк, — приказал Генрих, — дай мне поесть.

— Понимаю, сир. Вы говорите это не из одной только телесной потребности:глубокий опыт вашей души подсказывает вам желание подкрепиться пищей. На сытыйжелудок у вас будет среди всех этих голодающих вполне достойный вид, исравнительно с большинством вы окажетесь в более выгодном положении. Прошу! — Ипервый камердинер развернул во всю ширину халат; лишь когда он вытер королядосуха, тот заметил стол, уставленный блюдами с мясом и хлебом.

Генрих так и набросился на пищу. Он резал и рвал, он жадно глотал, запиваявином, пока ничего не осталось, а у его слуги из-под опущенных век выкатилисьдве слезы. Глядя на своего государя, д’Арманьяк размышлял о том, что и едим-томы в угоду смерти, под ее всегда занесенной рукой, которая сегодня, может быть,нас еще не схватит. Так едем мы по стране, так мы едим, так вступаем в залызамка Лувр. Притом, мы слуги и все же дворяне, один — даже король, он, каквидит сейчас д’Арманьяк, и ест по-королевски. Вдохновившись стольторжественными мыслями, д’Арманьяк весело запел:

Ты, тихая да смирная, как старенькая мышь,
Екатерина Медичи, из всех злодейств глядишь
И у замочной скважинки уютненько сидишь.

— А что мадам Екатерина там делает? — невольно спросил Генрих.

Когда выяснилось, что есть больше нечего, ему стало невтерпеж, он должен былспросить насчет Марго: «Скажи, королева, моя супруга, уже покинула свои покои?»И первому камердинеру надлежало бы ответить на это: «Королева Наваррскаянастоятельно осведомлялась о вашем здравии». Д’Арманьяк должен был бы даже приэтом добавить: «Мадам Маргарита просит, чтобы ее возлюбленный повелитель какможно скорее посетит ее», — хотя д’Арманьяк едва ли стал бы выражаться стольвысоким слогом. Да и Марго не поручила бы ему передавать это; а Генриху, сосвоей стороны, не следовало принимать такого приглашения. Для них обоих этивремена прошли. Генрих вздохнул. Д’Арманьяк понял, почему: первый дворянин негодится для деликатных поручений, благодаря своей сметливости он их обычнопредупреждает.

— Королева Наваррская сейчас у мадам Екатерины, — сказал он самымнепринужденным, однако многозначительным тоном, выдержал изумленный взглядсвоего государя и сделал вескую паузу; когда же он увидел, что достаточноразжег Генриха, продолжал еще небрежнее: — Я видел королеву. Она вышла ко мне:один из слуг ее матери шепнул ей, что я стою за дверью. Я ведь поддерживаюдружбу со слугами королевы-матери. Этот нес чернила. Я спросил: «Для чего?» —«Писать хочет», — ответил он. «А мадам Маргарита что делает?» — спрашиваю, хотяи не знаю наверное, там она или нет. «Да она сидит на ларе, — тут жевыбалтывает мне этот остолоп. — Боится выйти из комнаты старухи». Я ипредлагаю: «Давай поспорим на кружку вина, что ко мне она выйдет!» А выпить емудо смерти хотелось, он согласился, и пришлось ему самому перед мадам Маргаритойдверь распахивать. Ну, хоть недаром потратился.

— Довольно о лакеях, перейдем к правителям! — нетерпеливо прервал егоГенрих. — Я как раз и собирался это сделать, сир, — сказал Д’Арманьяк. —Королева Наваррская поручила мне передать вам несколько сообщений. Я повторяюих несвязано и не разумея, ибо я человек маленький. Королева Франциисобственноручно пишет письма в Англию, Испанию и в Рим. Она переделывает их понескольку раз; ведь такое извещение — дело нелегкое, ведь события прошлой ночиприходится всякий раз изображать по-новому: для королевы Елизаветы, для донаФилиппа и для папы. Мадам Екатерина растерялась и против обыкновения обратиласьза советом к своей ученой дочери. Будучи точно осведомлена о том, чтопроисходит, королева и сообщает это вам, пользуясь моими слишком многословнымиустами.

Д’Арманьяк отвесил поклон, он кончил. С этой минуты он был занят толькоплатьем своего государя, разложил, надел на него, все это молча, чтобы датьсвоему королю время подумать. И Генрих думал: «Марго выдает мне тайны своейсвирепой матери. Это все равно, как если бы она сообщила мне, что ждет меня,как сообщала некогда, в нашей опочивальне. Нет, даже больше. Ее слова значат:«Дорогой мой Henricus», — подумал он на миг по-латыни и услышал, как онаговорит своим звучным голосом: «Не приходи, мой дражайший Henricus, ксожалению, все это нам запрещено, — и все радости и каждая печаль нашей убитой