Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

109

если бы я его послушался. Теперь-то я понимаю!» Так говорит себе Генрих, онверит дружеским чувствам этого юноши, хотя д’Эльбеф и принадлежит к дому Гизов.Он берет под руку нового друга. А старый друг Агриппа, прихрамывая, плететсясзади, ибо в свалке и его слегка помяли. Генрих указывает на него:

— Вон умник, который заманил меня в ловушку. А деньгами эти два негодяя,наверное, с ним поделятся. Знаю я гугенотов.

— Особенно вероломны и неблагодарны гугенотские государи, — заявил бедныйАгриппа, пораженный в самое сердце столь чудовищным подозрением. Он тут жеостановился, а те двое продолжали свой путь.

— Сир, — предостерегающе обратился д’Эльбеф к Генриху, опиравшемуся на егоруку, — не давайте гневу затуманить ваш ясный разум. Бедный Агриппа поступилнеобдуманно, он был слишком доверчив. На будущее и то и другое возбраняется каквам, так и вашим друзьям, а потому и мне. Каждый день придется нам отвращатькакую-нибудь беду, которая нависнет над вами. На этот раз вам повезло. Но моглослучиться и так, что оба предателя, подняв крик и шум, схватили бы вас намосту. Они надеялись, что королева-мать им простит их великие услуги в ночьрезни и они смогут спасти свою жизнь.

— Это верно, — согласился Генрих. — Сейчас в Лувре есть только два способасохранить ее: или бежать, или выдать меня. Об этом мы должны помнить каждуюминуту.

— Да, неизменно, — повторил д’Эльбеф.

В этот же день Генрих заметил, что д’Алансон избегает его. Причиной был егонеудавшийся побег, а среди закутанных фигур наверняка находился и Двуносый. Темнеуязвимее он был: всякий отвечает за себя, а мое дело сторона.

Господа де Монморанси состояли в родстве с адмиралом Колиньи. Но они быликатоликами и поэтому достаточно влиятельны при дворе, чтобы уже теперьзаступиться за протестантов, за их жизнь и веру. И при создавшемся положенииони делали все, что было в их силах. Маршал неизменно ссылался на мнение всегомира о Варфоломеевской ночи, которая как-никак, а имела место. Но играть наэтом можно было лишь до тех пор, пока не поступили вести из Европы, и уже самоебольшее — пока длилась первая вспышка негодования. Оказалось, что возмущеныболее отдаленные страны, вроде Польши, и более слабые — протестантские немецкиекняжества. А Елизавета Английская подошла к событиям столь по-деловому, чтостало ясно: она в таких начинаниях кое-что смыслит. Поэтому на ее счет мадамЕкатерина скоро совсем успокоилась. Отчасти всерьез, отчасти из какого-тодерзкого задора она даже порекомендовала своей доброй приятельнице устроить насвоем острове такую же резню, — конечно, среди католиков.

В конце концов мадам Екатерина снова начала показываться всему двору. В ееоблике уже не было, как раньше, какого-то налета таинственности, он сталбудничнее: просто любящая мать собирает вокруг себя всех своих детей и ни длякого не делает исключения, ведь это было всегда ее искреннейшим желанием. —Если бы хоть одного из вас не оказалось на месте, я бы не знала покоя, —заявила она с обычным своим простецким прямодушием и без тени насмешки. И какнепринужденно, даже доброжелательно стала она в один прекрасный деньразглядывать Наварру и Конде, которых до тех пор не желала замечать! Генрихиспугался и насторожился. А она принялась расспрашивать обоих, как идет дело сих наставлением в истинной вере. — Хорошо идет, — заявил Генрих. — Я уже знаювсе, что знает мой учитель. Милейший пастор сам сделался католиком, толькокогда почувствовал, что Варфоломеевская ночь неизбежна. Блажен, кто научилсяправильно рассчитывать.

— Научитесь и вы! — отозвалась мадам Екатерина.

Она окинула его взглядом и небрежно уронила: — Королек! — И это при всемдворе, а Генрих отвесил поклон — сначала ей, затем ее двору, и двор, глядя нанего, хохотал, отчасти по глупости. Однако многие, содрогаясь, поняли, каковоположение Наварры, и издевались над ним, только оберегая собственную шкуру.

Тогда мадам Екатерина и выдала себя. Весь день перед тем она незаметнонаблюдала за «корольком», хотя и притворялась, будто не обращает на него нималейшего внимания. А тут она махнула рукой, чтобы все отошли от ее высокогокресла, и Генрих остался перед нею один.

— Вы на второй же день сделали попытку бежать. Господа де Нансей и де Коссеннаграждены мной за свою бдительность.

— Я вовсе не пытался бежать, мадам. Но я рад за обоих господ. — Он кивнулим, заметив в толпе их злобно усмехающиеся лица.

— Сколько мне с вами еще предстоит хлопот! Как мать и близкий друг, япредупреждаю вас! — Мадам Екатерина изрекла это поистине материнским тоном, чтовсе присутствующие могли подтвердить. А Наварра всхлипнул, потом, запинаясь,проговорил: — Никогда, мадам, не хотел бы я оказаться вдали от государыни,подобной самым прославленным женщинам римской истории.

Так закончилась эта глубокомысленная и назидательная беседа. Она нескольковозвысила Генриха в глазах двора, в ту минуту на него смотрели с меньшимпрезрением. Ведь человеку каждый день приходится быть иным, если он вынужденразнообразить свои хитрости. Для разнообразия Генрих решил прикинутьсяпослушным, но туповатым. От него потребовали, чтобы он написал письмобургомистру и старейшинам протестантской крепости Ла-Рошель с приказомраспахнуть настежь ворота перед комендантом, которого им пришлет корольФранции. И состряпал в высшей степени простодушное послание, так что те, знаяего характер, конечно, не попались на удочку. В результате протестантскаятвердыня была через несколько месяцев осаждена, и всему королевству стало ясно,что Варфоломеевская ночь ни к чему не привела. Свалить врагов — дело нехитрое;