Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

110

но надо обладать уверенностью, что они не поднимутся вновь и не окажутся приэтом вдвое сильнее. Что-то в этом роде сказал или буркнул себе под нос КарлДевятый, когда из провинций стали приходить дурные вести.

Карлом владела безысходная тоска. Ночью ему являлись привидения, он слышалвновь глухие звуки набата, как в ночь резни, а с реки неслись в ответ стоны ивопли. Кормилица-протестантка отирала ему пот, а пот-то был кровавый; так, покрайней мере, уверяли в замке Лувр. Утешить беднягу-короля удалось только егонеунывающему кузену Наварре.

— Зачем вешать нос, милый братец. Сейчас в замке Лувр стало просторнее иживем мы дружнее. Те, кто попали в ловушку, — дураки. Я их всех уже позабыл.Если не ошибаюсь, твоя сестрица наставляет мне рога; но мне открываютсябогатейшие возможности отплатить ей тем же. — Тут он прищелкнул пальцами иповернулся на каблуках, которые носил несколько выше, чем принято.

Затем он улегся в постель, уверяя, что нездоров, и на самом деле был горяч ивесь в поту. Врачи осмотрели его по приказу мадам Екатерины и были вынужденыпризнать, что он действительно болен, хотя и качали при этом головами. Но ведьможно заболеть лихорадкой и от одного нежелания идти к обедне, — подожди еще,ради бога! «Если это уж непременно должно случиться, то отсрочь еще хотьчуточку, господи! Молю тебя, сделай так, чтобы я слег по-настоящему, пошли имне кровавый пот или даже привидения. Пусть мои четыреста заколотых дворянобступят мое ложе. Уж лучше это, чем идти к обедне».

Однако роковой день все приближается. И вдруг оказывается, что вот он изабрезжил. И тогда мы покидаем наше убежище и неожиданно чувствуем в себе силывстретить его. Это случилось двадцать девятого сентября, в день святогоМихаила, и рыцари ордена окружили Наварру, когда он шел в церковь. Его глазабыли опущены, и даже в сердце своем не замечал он толпы, которая стояла вдольдороги и пялила на него глаза, — может быть, с презрением, может быть,оплакивая… Переодетые гугеноты следовали за ним, видели, как тяжел был егошаг, и потом рассказывали по всей стране о том, сколь невыносимо притесняют ихлюбимого вождя. Он же всю дорогу думал о своей матери и об адмирале.

Он думал: «Дорогая матушка, они нажимают на меня, еще немного — и я отдамприказ, чтобы наша страна, Беарн, отреклась от твоей веры. Мне придетсяизгонять твоих пасторов, а это все равно, как если бы я собственной рукойизгнал тебя, дорогая матушка! Господин адмирал, вашим сыновьям и племянникампришлось бежать переодетыми. Вашу супругу держат в Савойе под стражей. Пройдетнедолгий срок, и суд объявит ваши имения выморочными, а ваше имя бесчестным. Ноне думайте, господин адмирал, дорогая матушка, что я предаю вас, если все жеиду теперь к обедне. Вы знаете: я всеми силами оттягивал, целых семнадцатьдней. Мой кузен Конде, который перед тем кипятился гораздо сильнее меня, пошелк обедне раньше, чем через семнадцать дней. Пожалуйста, зачтите в мою пользумои хитрые уловки и проволочки, дорогая матушка и господин адмирал!» Такобращался он к ним, словно они живы, а ведь, вероятно, они и были живы ислышали его: туда, где они теперь, столь задушевные мысли доходят.

Когда торжественный церемониал перехода в другую веру совершился, — это былочетвертый раз в его жизни, — Генриха без конца обнимали и целовали, и он смелоотвечал на поцелуи. Королева-мать, со своей стороны, также оказала ему честь:ока ожидала увидеть юношу, который наконец-то был в жизни совсем один, ибо отнего отступились, как она полагала, даже духи его умерших близких и он утратилсвое былое доброе имя. Поэтому она встретила его с веселой усмешкой, обняла итолько, желая ему добра, ощупала, словно это было будущее жаркое. Но что с ней?Все веселье ее как ветром сдуло. Под одеждой у него оказался панцирь, он был нанем и тогда, когда Генрих отрекался от своих прежних единоверцев. Дурноепредзнаменование! Мадам Екатерина хотела тут же удалиться, опираясь на своюпалку. Он же позволил себе удержать ее за руку и, поддразнивая, осыпать всякимиласкательными прозвищами. Что тут может поделать неповоротливая старуха взакрытом наглухо черном платье и вдовьем чепце, если слишком порывистый молодойчеловек восхваляет ее нос, который явно слишком толст? И вот он уже стараетсяпоцеловать ее в нос, ловит его губами. Наконец ей удается ударить его своейпалкой, с виду, конечно, в шутку, ведь тут зрители. А он начинает изображатьсобачонку, лает, прыгает вокруг королевы на четвереньках, хочет схватить ее заноги. И тут мадам Екатерина, наконец, спасается бегством. Тело силитсяопередить ноги. Словно разваливаясь надвое, спешит она прочь, а двор хохочетнад ней.

Месть последовала незамедлительно. Генриху не только пришлось написать указотносительно беарнских протестантов, он отправил и письмо к папе. Это письмопревзошло своим самопопранием все остальное, и королева велела распространитьего как можно шире. Когда они однажды опять дразнили друг друга, ей вдругпришло на ум осведомиться о его здоровье. Он ведь хворый юнец, не настоящиймужчина, так ведь? Наверно, его мать Жанна передала ему по наследству зародышпреждевременной смерти…

Он открыл было рот, чтобы под видом шутки ответить: «Зародыш вы сами, мадам,всыпали ей в стакан!» Ибо они были в то время на очень короткой ноге —попавшаяся в силок птица и хозяйка клетки. Ненависть сближает. И вдруг он —услышал ее голос: — Надо будет спросить мою дочь относительно ваших мужскихспособностей. — Он тут же понял, что она задумала; обвинить его в мужскомбессилии и добиться от Рима расторжения брака. Убивать его уже не стоило. Тем