Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

126

на них немного настоящей влаги. — По крайней мере она течет в рот королевскоголюбимца дю Га: д’Эльбеф видит это совершенно ясно. Его внимание целикомпоглощено происходящим, ведь оно касается Генриха. Дю Га опускается на колени изапрокидывает голову, а Леран, в роли девушки, слегка наклоняет кубок: д’Эльбефмог бы сосчитать капли. Затем быстро скользит взглядом по лицам — по хищнонастороженному лицу канцлера Бирага и откровенно восторженному лицу короляФранции. Король точно громом сражен и улыбается Лерану. Ни одним взглядом неудостаивает он своего прежнего любимца, уже это показывает, что сейчаспроизойдет что-то необычное. Выражается оно в том, что дю Га, отведав любовногонапитка, откидывается назад, судорожно и неестественно выгибая спину,вскрикивает и выкатывает глаза. Все ясно: отравлен. Так оно, судя по всему, идолжно быть. Д’Эльбеф мог бы предсказать это заранее.

Одновременно, словно по заказу, кто-то верещит голосом старого попугая: —Сир! Ваш любимец отравлен. Его девушка — орудие Наварры. Отдайте этого принцамне и правосудию, иначе вам самому будет грозить опасность!

Что могло последовать за столь ужасными словами? Все затаили дыхание ионемели. Музыка оборвалась, балет застыл на месте, оцепенели зрители напомосте, они ждали, что король сделает какое-нибудь движение, но и он нешевельнулся. Только сама сцена, то есть персидский шатер, слегка заколыхалась.Виновницами этого оказались придворные дамы, не допущенные на таинственныйпраздник: они спрятались позади занавесей и оттуда поглядывали. Там-то ипритаились статс-дамы и фрейлины; осмелев, заглядывали в щелки кое-кто издворцовой челяди; а у одной из них, теребя занавес, стояла сама королеваНаваррская. «Что же теперь будет?» — думала Марго среди всеобщего безмолвия иоцепенения.

Она думала: «Вот так всегда бывает, когда предоставишь этих мужчин самимсебе. Сначала вырядятся женщинами и уж так жеманятся — прямо неземные создания.А потом все кончается кинжалом и убийством. Мой царственный братец, конечно,пожелает отомстить за своего отравленного любимца. Он выдаст моего бедногоHenricus’a этому негодяю Бирагу, у того даже слюнки текут от нетерпения. Ниодин из болванов даже не догадывается, что тут поставлено на карту! И они ещевоображают, будто могут обойтись без нас, женщин!»

Но один все же догадался. Д’Эльбеф из Лотарингского дома соскочил с помоста,рванул с пола совсем скорчившегося дю Га, поднял его и начал лупить наложникапо щекам до тех пор, пока тот твердо не стал на ноги. — Довольно ломатькомедию! — зарычал он. — И смотри, не вздумай опять взяться за свои проделки! —Д’Эльбеф так вывертывал дю Га руку, что заставил этого молодца подняться вместес ним на помост. Он бросил его на колени перед королем и приказал: —Признавайся его величеству, кто тебя научил этому жулыничеству, может быть,тебя тогда не повесят.

Дю Га выразил всем своим телом крайний ужас. Несмотря на талантливость всегопредшествующего, это удалось ему лучше всего. Подлинное всегда убедительнееискусственного.

Шея у него вытянулась, как шея того, кому только что отрубили голову: обычнокажется, будто такие шеи неестественно вырастают. И эту-то вытянувшуюся шею онповертывал от короля к канцлеру и от канцлера к королю. У канцлера отвислищеки, а у короля зловеще вздулась жила на лбу. Дю Га чувствовал, как пальцы еговрага д’Эльбефа все теснее сжимают ему горло. И до того как они окончательностиснули его, дю Га еще успел выдавить из себя: — Господин, канцлер! — Правда,едва д’Эльбеф отпустил его, как он раскаялся в своем признании и тут жепопытался взять свои слова обратно.

— Нет, не господин канцлер! Я сам, без его наущения, притворился, будто меняотравили… из ревности к господину Лерану, которому улыбался мой король!

Ему, конечно, не поверили, хотя это была все же правда. С еще большимраздражением король взглянул на канцлера, вернее, султан на визиря, ибо онистояли друг перед другом именно в этом обличье. Первым прервал молчаниеНаварра.

— Синьор Бираг, вы проспорили мне ваш камень! Сир, он держал пари, чтоказнит меня всенародно. Это ему бы и удалось, если бы вы не разгадали егопроисков.

Король не мог ни заточить канцлера в Бастилию, ни отрешить от должности,ибо, будучи соотечественником мадам Екатерины, он находился под ее особойзащитой. Поэтому король сделал то, что было в его силах и чего все от негоожидали: он сорвал с груди канцлера сияющий сапфир. Потом нерешительнопосмотрел вокруг, точно еще не зная, что воспоследует. Но на самом деле онотлично знал, что. Король кивнул Лерану, тот взошел по ступенькам на помост ипринял на коленях знак королевской благосклонности. И с этой минуты от негоисходило голубое сияние. Когда все покрывала были сброшены, у виконта де Леранаоказалось лицо юного воина, который в блеске своей едва расцветающеймужественности готов наступить ногой на затылок поверженному врагу. Дю Га самвызывал его на это: словно повергнутый в прах, он нарочно уткнулся лицом впол, — и Леран не стал медлить.

Когда обитатели персидского шатра увидели, что все завершилось стольблагополучно, они ожили, захлопали в ладоши, возобновили танец и, отдаваясьволнам музыки, стали изображать любовь и счастье перед зрителями, которыеверили в любовь и счастье, только когда они изображались на сцене. До позднейночи мерцал персидский шатер узорчатыми занавесями, сквозь которые просачивалсямудро смягченный свет, отчего все внутри представлялось терпимее, чем обычно, —султан, мальчики, старые негодяи, а также те вещи, в которых самое драгоценное