Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

164

приводят, а это мог сделать только один человек: тот, кто знал тягостнуютайну.

— Господи! Освободи меня от этой обязанности, — молил больной Морней, и вбреду его пожелание тотчас исполнялось. Ему не надо было выговаривать вслух то,что его так ужасно мучило, ибо король уже все знал. Случилось нечтонеобъяснимое: у короля, а не у Морнея были в руках обличающие документы. Он далих Морнею прочесть и стал уверять, что именно раскрытие этой тайны остановилоего и удержало на краю пропасти. Теперь он-де понял, что даже такая жизнь,посвященная богу, может быть настолько осквернена необоримыми вожделениямипола, что немногие друзья, знающие тайну, вспоминают о покойнице лишь с ужасоми жалостью. И какую же ценность имеет тогда то, что целый народ чтит, своюусопшую королеву, считая ее благочестивой и чистой! Я, сказал король Морнею вего бредовых сновидениях, хочу послушаться этого предостережения и приму меры,чтобы исправиться. Я прощаю всех, кто покорялся своей человеческой природе. Ясам в том повинен, и превыше всякой меры, но теперь конец, даю свое королевскоеслово.

Заручившись от своего короля этим обещанием, Морней спокойно уснул ипроснулся, только когда настало время идти в парк «Ла Гаренн». Голова у негобыла совершенно ясная, и все же ему сначала почудилось, будто оба документавместе с их тайной и в самом деле находятся в руках короля, а не его. Он дажераскрыл свою папку: оказалось, они спокойно лежат на месте. Все оставалось, какбыло, король ничего не знал, и над Морнеем по-прежнему тяготел суровыйдолг.

Случилось то, чего еще никогда не бывало: он вступил в аллею после своегокороля. Генрих уже мерил ее нетерпеливыми шагами. Завидев посла, он взял его заруку, сам довел до скамейки, бросил озабоченный взгляд на его забинтованнуюголову и осведомился, как он себя чувствует. Просто — пуля сорвала кусочек кожис волосами, пояснил Морней. Рана пустяковая и едва ли заслуживает королевскоговнимания. — Если угодно вашему величеству, поговорим лучше о делах.

— Они и вправду не терпят отлагательств, — отозвался Генрих, однаконерешительно помолчал, прежде чем заговорить о своих денежных затруднениях. ВМорнее ему чудилось что-то непривычное, чуть не страх. Наверно, плохо спал,решил Генрих и заговорил о своих крестьянах, которым он непременно хотелоблегчить подати. Но как тогда возместить недостачу? И он воскликнул снапускной шутливостью, хотя ему было не до шуток: — Вот если бы я могдействовать, как покойная королева, моя мать! Она сама себя наказывала за самыйничтожный проступок! Даже если забудет утром помолиться, и то вносит сто ливровв счетную палату. А мои штрафы были бы, наверное, покрупней, чем у моей дорогойматушки!

Наконец Морней преодолел свой страх. Это ведь был чисто человеческий страх— его вытеснило упование на бога. Он поднялся, а Генрих с любопытствомпосмотрел на него.

— Покойная королева, — начал Морней, как всегда спокойно и твердо, — быластрога к себе во всем, кроме все-таки одного: ее величество тайно вступили внедозволенный брак с графом Гойоном, он был потом убит в Варфоломеевскую ночь.Королева заключила этот брак помимо благословения церкви, не получила она его ипотом, ибо не захотела открыто признать совершенной ею ошибки. Она находиласьтогда в возрасте сорока трех лет; после смерти короля, вашего отца, прошлодевять лет. От господина де Гойона у нее был сын.

Генрих вскочил. — Сын? Это еще что за басни?

— В приходо-расходных книгах вашей счетной палаты, сир, нет басен. А тамзаписаны семьдесят пять ливров на воспитание ребенка, которого королева отдалав чужие руки двадцать третьего мая тысяча пятьсот семьдесят второго года.

— Она тогда отправилась в Париж… Хотела женить меня… и умерла. — Генрихговорил, запинаясь, из глаз его брызнули слезы. В какое-то мгновение, быстрое,как мысль, Жанна в его глазах еще успела вырасти от этого нагромождения чужихсудеб вокруг нее, нежданных и неуловимых. У сына даже голова закружилась. Номысль пронеслась. И вдруг он вместо сыновней гордости почувствовалунижение.

— Неправда! — крикнул он срывающимся голосом. — Подлог! Клевета на женщину,которая не может ее опровергнуть!

Вместо ответа Морней протянул ему два исписанных листка. — Это еще что? —сейчас же опять воскликнул Генрих. — Кто смеет выступать сейчас с письменнымобвинением против нее?

Он взглянул на подписи, на подпись женевца де Беза; затем прочел отдельныефразы и наконец отступил перед неоспоримой истиной. Наиболее влиятельные членыконсистории подтверждали от имени протестантской церкви, что брак этотдействительно незаконный. Обе стороны обручились в присутствии двух-трехсвидетелей; как говорят обычно, они вступили в брак чести, а на самом деле вбрак против чести. Добрые нравы были попраны, брак состоялся без ведома ипризнания церкви — больше того, настоятельными пожеланиями церкви и ее советамипренебрегли. Пасторы потребовали именем божием, чтобы до официальногоузаконения брака супруги не виделись, а если уж нельзя этого избежать, то лишьизредка, и оставались вместе самое большее два-три дня: даже и так они будуттолько служить соблазном, которого не должны допускать, если не хотят навлечьна себя гнев господень. В случае неподчинения придется обе стороны заслуженно ипо справедливости отлучить от святого причастия.

Так тут и было написано. Королеве Жанне грозила высшим наказанием та самаярелигия, которой она принесла в жертву все: покой, счастье, свои силы и самоежизнь. «Если же зло умножится, от чего да сохранит нас господь бог, товынуждена будет и церковь прибегнуть к крайним мерам. Ибо столь великий соблазн