Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

165

не может быть допущен церковью божией…» Следовали подписи, и, конечно, всеони были подлинные. Достаточно запросить кого следует, и это будет установлено.Но у сына провинившейся Жанны не было никакой охоты оказывать пасторам честьтаким запросом. Ведь они действовали, исходя из чисто житейских предрассудков,а вовсе не творя волю господа бога — таково было его впечатление, самое первое,и таким оно осталось навсегда. Эти духовные особы говорили: «добрые нравы»,«соблазн», «законный брак» — все слова, не имеющие никакого отношения к духу.Наоборот, они лишь утверждают право людей в общежитии следить и шпионить другза другом, осуждать друг друга и оправдывать, а главное — отдавать нашуличность во власть некоей деспотической общины. «Нам даже любить не разрешаетсябез надзора, — думал с негодованием сын столь сурово наказанной Жанны. — Одноутешение, что и умирать нам приходится с большим шумом и у всех на глазах!» Нолицо Генриха не отразило его мыслей: он научился скрытности еще в замке Лувр, иему чудилось, что он опять находится там. Вокруг него уже не веяло воздухомсвободы — с той минуты, как он узнал о суровой каре, постигшей его дорогую матьтолько за то, что она полюбила. Он протянул документы Морнею.

— Оставьте это у себя! Или верните туда, откуда взяли.

— Эти бумаги находились в руках пастора Мерлена, который был при нашейпочитаемой королеве в ее последний час, — сказал Морней. — Покойная королевапоручила ему отдать их мне, чтобы не прочли ее дети.

— Теперь я их прочел, — только и ответил Генрих.

Морней с трудом перевел дыхание, затем сказал голосом, словно чужим отвнутренних усилий: — Королева созналась своему духовнику, что больше не в силахблюсти воздержание, после чего он тайно соединил ее с графом Гойоном. Он знал,что это не настоящее венчание, но сжалился над ней.

— Морней! — воскликнул Генрих также с мучительным напряжением. Затемпоследовало лишь беззвучное бормотание, словно бы вырвавшееся из егоистерзанной души. — Вы в самом деле ворон — ворон в белом чепце. Ваша повязка иваша рана защищают вас от меня, и вам это известно. Я ведь безоружен перед тем,кто еще вчера ради меня подставил голову под пулю, и вы этим злоупотребляете. Япринужден выслушать от вас, что моя мать была распутна так же, как распутен ия, и что я пойду по той же дорожке. Вот что вы задумали на тот случай, если яне буду вам покорен. Ворон! Вестник несчастья! — вдруг закричал он, крутоповернулся и удалился большими шагами. Голова его была опущена, и слезы падалина песок.

Затем наступил такой период, когда они с Морнеем ничего друг о друге незнали. Король ехал захватывать какой-нибудь непокорный городок, но своего послане брал с собой. Однако даже среди трудов и битв, в которых Генрих искалзабвения от тайных душевных мук, его одолевали думы. Ей минуло уже сорок три, аона все еще была не в силах блюсти воздержание. «Пулю!» — требовал сын королевыЖанны. Ее веселый сын требовал, чтобы в жарком бою его сразила пуля и сократиласрок, в течение которого ему еще предстоит унижаться, как унижалась его мать.Но когда он все-таки выходил из жаркого боя цел и невредим, он смеялся, ирадовался, и отпускал ему одному понятные шутки насчет его праведной матери,все же взявшей от жизни свою долю радостей.

У Генриха была потребность в постоянном передвижении, потому что, где быкороль ни задерживался, он тотчас узнавал самое скверное — странно, что до сихпор он никогда не обращал внимания на эти зловещие слухи. А в народерассказывали, что делала королева Жанна с теми, кто ей противился. Либостановись протестантом, либо бесследно исчезнешь в подземельях ее замка в По.Генрих видел эти подземелья, И тут же рядом пировали. Его мать была жестока воимя истинной веры; а так как она к тому же еще твердо решила сохранить в тайнесвой брак, то, вероятно, пользовалась этими подземельями, чтобы зажать ротзнавшим слишком много. И постепенно совсем другой образ возникал перед сыном, вкотором жизнь матери продолжалась. Он вспомнил, как однажды ему пророческипредстали ее так странно изменившиеся мертвые черты, — в тот день, когдапоследний посланец принес от нее последнюю весть. Ведь мертвые продолжают жить:они только изменяют свой вид. Они остаются подле нас, как быстро мы ми скачем,и вдруг являют нам совсем новое лицо: ты узнаешь меня? Да, мама.

Он не мог не признать, что она выросла в его глазах. Это была его перваямысль, вспыхнувшая в то мгновение, когда он узнал о ее тайном браке. Но толькосейчас мысль приобрела четкую форму. Жанна действительно выросла благодаряэтим нагроможденным вокруг нее чужим судьбам, но осталась, как и прежде,праведной, мужественной и чистой. И умерла она за все это, включая и своюпозднюю страсть. Хороша та смерть, которая подтверждает нашу жизнь. «Господинде Гойон, вы живы?» — так воскликнул некогда Генрих после Варфоломеевской ночи,впервые встретившись в большой зале Лувра с убийцами. В бессильной яростипризывал он тогда мертвецов, точно они здесь присутствовали: «Господин деГойон, вы живы?», — а тот уже не находился среди живых. Он не был в большойзале, он лежал на дне колодца и стал пищей для воронья. И лишь сегодня онвоскрес, как один из тех, кто знал его мать.

Однако и у Морнея иной раз душа была не на месте. Он раскаивался в том, чтопричинил боль своему королю, сомневался даже, нужно ли это было. Оказалось,что недостойная и опасная история с мельничихой продолжается, а ведь как разона-то и послужила для Морнея последним толчком, заставившим его открытьтяжелую тайну. Тревожило его и то обстоятельство, что король теперь осведомлен