Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

209

аудиторию профессора, избивает его, запрятывает в тюрьму и садится на егоместо. Молодой врач обвиняет старого, который ему мешает: оказывается, тот непоздоровался с прачкой. Так же действует и мелкий чиновник: чем раньше он былпокорнее, тем больше наглеет перед верховными судьями королевского парламента.Пусть подчинятся ему и провозгласят новое право — от имени единой нации,единство же она обретет лишь после отмены мышления. Так бывало и раньше.Поэтому же их жены пляшут на улицах в одной сорочке.

Председателя суда в Тулузе чернь убила. Сначала баррикады, потом убитогосудью тащат на виселицу, где уже болтается чучело короля. Верховный судьяпротивился низложению короля, поэтому они повесили и его за компанию. ПоследнийВалуа был человек слабый и несчастный, его не раз толкали на преступления. Ивсе же перед концом его жизни ему выпала на долю высокая честь — статьненавистным не из-за всего содеянного им зла, а только из-за вражды одичавшихмасс к разуму и человеческому достоинству, и даже сделаться символом этихкачеств, как ни мало был он для этого пригоден.

Он бродил, словно призрак, в своей лиловой одежде — цвет траура, которыйносил по брату и матери. Но, казалось, он носит его по Гизу, которого сам убил.Гиз был ему не по плечу. И это деяние, единственное в его жизни, отняло у неговсе силы. Будь то не последний Валуа, а кто-нибудь другой, оно, бесспорно,толкнуло бы его вперед. Но он думает только о том, что теперь надо пустить вход крайние меры, надо всех ужаснуть, иначе убитый настигнет его. Какое уж тутмужество, какие трезвые размышления — ведь у меня нет выбора. Мне нужнысолдаты, и пока враги еще ошеломлены ударом, их всех нужно уничтожить. Сюда,Наварра!

Валуа в своем лиловом кафтане, бледный и молчаливый, никого не вспоминалстоль часто. Как призрак, бродил он по комнатам замка в Блуа, одинокий и всемипокинутый: ведь он самой церковью лишен престола, и присяга уже не связываетего подданных. Депутаты Генеральных штатов разъехались по городам королевства.А государя его столица не впустила бы или скорее они бы там захватили иприкончили его; но так — он отлично это понимал — они поступили бы лишь потому,что люди находятся сейчас в каком-то особом состоянии, и его не назовешь иначе,как бессилием. Беснующееся бессилие. Уж Валуа-то знал, что это такое, насобственном опыте, он умел отличать слабость от здоровой способности кдействию. Эта способность есть у другого лагеря. «Наварра!» — думал он сокаменелым лицом; но он не призывал его, не дерзал призвать. Ведь Генрих —гугенот, как может король послать его против своей католической столицы, он,вдохновитель Варфоломеевской ночи! Наварра, конечно, вернул бы его обратно вЛувр, но зато Валуа получил бы в придачу войну с мировой державой, котораяоставалась все такой же грозной, как и прежде.

Гибель Армады была единственной вспышкой молнии, озарившей угрюмое небо надпоследним Валуа. Но он уже не успеет понять, что насмерть ранена и сама мироваядержава. Это уже касается его наследника. А наследник французского престоланачнет свое царствование без земли, без денег, почти без войска; но достаточноему в одном-единственном и совсем не значительном сражении разбить наемников ихолопов Испании — и что же? Вздох облегчения вырвется у всех народов.

Для Валуа все это скрыто мраком, каждый звук, доносящийся извне, замирает.Вокруг нет никого, кто позвал бы Наварру. И за стенами никого, кто бы трепетал,опасаясь Наварры; разве иначе они дерзнули бы отнять у бедного короля егопоследние доходы, и это после того как он совершил свое великое, единственноедеяние? В комнате стало холодно, король забрался в постель. Он страдал отболей, от нелепых болей: его мучил геморрой. И несколько оставшихся при немдворян издевались над ним, оттого что он плакал.

«Наварра! Приди! Нет, не приходи. Я плачу не из-за своей задницы, а оттого,что мое единственное деяние оказалось бесполезным. Теперь ты бы смог показать,на что ты годен. Но и тут ничего не выйдет. А все-таки я знаю, ты тот самый, ямогу тебе довериться. Тебя я объявлю наследником, хотя бы десять раз от тебяотрекся. Никого нет у моего королевства, один ты остался; я дорого заплатил,чтобы это понять. Взгляни, Наварра, как я несчастен! Никогда мое несчастье небывало столь тяжким и глубоким, как после моей напрасной попытки освободиться.Совершив свое деяние, я воскликнул: «Король Парижа умер, наконец-то я корольФранции!». Но не называй меня так, никакой я не король. Зови меня Лазарем,если ты явишься сюда, Наварра. Нет, не надо! Нет, приди!».

Им обоим, разделенным огромными пространствами королевства, приходитсятрудно. Генрих меж тем благополучно перенес кризис. Он вскоре поправился — иуже больше никогда не предавался тем помыслам о насильственной смерти, которыепредшествовали его тяжелой болезни. Он говорил о кончине господина де Гизавесьма сдержанно: — Мне с самого начала было ясно, что господам Гизам не поплечу такой заговор и что нельзя довести его до конца, не подвергая опасностисвою жизнь. — Таковы были его выводы; с ними король Наваррский согласовал исвое поведение: стал еще осмотрительнее и многим казался чересчур скромным.Разве он уже отрекся от благородной и смелой задачи — отбить Валуа у еговрагов? Правда, этих врагов великое множество на всем пространстве, отделяющемего от короля. Друзья знавали Генриха, когда он был еще отчаянным сорванцом.Притом в пустяках. И вдруг такая сдержанность, сир, в большом и серьезномделе?

Он чувствовал, что старые друзья недовольны им; эти старейшие из гугенотов,передававшие от отца к сыну обычай умирать за свою веру; те самые, кто под