Молодые годы короля Генриха IV

Оглавление

матерью, стараясь понять, какими бедами она еще ему грозит.

— Ты хорошо спала, матушка? — спросил он.

— Твой праздник был слишком шумным, мой сын.

— И все-таки ты поднялась весьма рано, а с тобой и еще кое-кто, в частности,мой брат д’Анжу. Я все знаю. Вы замышляете коварные планы против меня, противгосударства, иначе вы бы не совещались в таком гнусном месте: посмотреть сверху— прямо преисподняя.

— Это только так кажется, сын мой, если стоишь на стремянке.

— Значит, ты не отрицаешь этого, матушка, и правильно делаешь, ибо лицо,которое вас там застало, готово все повторить в твоем присутствии.

— Едва ли.

А сыну послышалось: «Ты дурак». И дочь поняла: ей не жить. Марго склониласьнад книгой, Карлом овладел новый приступ ярости. Он прикажет немедленноарестовать своего брата д’Анжу, кричал он. Родная мать покушается на его жизньи намерена возвести на престол его брата. — А я призову на помощь моихпротестантов! Теперь я буду править, опираясь только на господина адмиралаКолиньи! — уже совсем по-мальчишески заорал он и тут же ужаснулся собственнойдерзости. То, что последовало, отвечало его худшим опасениям: мать заплакала.Мадам Екатерина любила во всем соблюдать постепенность. Сначала она помахалакороткими ручками, и ее крупное, тяжелое лицо понемногу уподобилось невинномуличику горько обиженной девочки. Потом она закрыла его пальчиками, однако,высматривая между ними, внимательно следила за всем происходящим и при этомскулила и взвизгивала. Все выше и пронзительнее скулила она, но по ее пальцамне стекало ни единой слезинки. Мадам Екатерина научилась притворятьсячрезвычайно убедительно, только подделывать слезы она не умела. Карл заметиллишь то, что ей удалось. Марго видела остальное.

Среди всхлипываний старуха, наконец, проговорила:

— Позвольте мне, сир, вернуться к себе на родину. Я уже давно дрожу за своюжизнь. Вы подарили своим доверием моих заклятых врагов…

Она надеялась, что тут-то он и испугается, и он в самом деле испугался. Даведь ему только хотелось узнать, что они сегодня утром решили… беспомощнолепетал Карл…

— То, что пойдет на благо вашего королевства, — ответила она; и притомответила крайне сухо, а лицо опять казалось такой же непроницаемой маской, каки перед тем. Трудно было даже поверить, что ею только сейчас была разыгранасцена плача. Голос ее зазвучал взыскательно и строго.

— И решать пришлось без вас, — продолжала она. — Ибо решение это требуетдействий необычных и достойных великого государя, но тебе они не по плечу, мойбедный сын. — Все это говорилось с той же укоризненной строгостью (особеннорезкий поворот после сцены смирения). Мадам Екатерина опять сидела перед ним,словно облеченная высшей властью, словно она никогда и не просила разрешенияудалиться во Флоренцию, откуда ее когда-то выгнали.

Карл смотрел на свои ноги, а в голове у него все путалось, мешалось икружилось. Ему приходили на память все намеки, которые мать делала в те дни,когда положение еще не было таким острым, как сейчас; тогда он не препятствовалее кровавым планам и относился к ним так, словно это был только кошмарный сон.Даже сама мадам Екатерина предавалась им лишь как опасным упражнениям ума,заглядывающего в бездну. Все же Карл очень хорошо запомнил имена Амори иЛиньероля, принесенных в жертву его страху, хотя опасность была тогда гораздоменьше. А за это время он, желая доказать свою самостоятельность, вошел всношения с гугенотом Колиньи, стал звать его отцом и во всем следовать егосоветам. И вот Карл оказался накануне войны с Испанией. И австрийский дом всетеснее обвивал свои щупальца вокруг страны, оставшейся в одиночестве — в рукахэтого дома был юг, вся середина Старого Света; распоряжался он также странамиНового Света и их золотом, господствовал над церковью, а через нее над всеминародами, в том числе и над народом Карла; в его собственном замке, на его ложеулегся этот дом в лице эрцгерцогини, столь окаменевшей от золота и власти, чтоее невозможно было опрокинуть!

«Что же теперь делать? — спрашивал себя с отчаянием Карл Девятый, глядя насвои ноги. — Все вокруг только и носятся с кровавыми планами, только и думают отом, как бы убить, разница лишь та, что Гизы, да и моя мамаша, желают убиватьфранцузов, они желают истреблять моих подданных, а господин адмирал хочетубивать испанцев: это мне больше нравится. Правда, если он вернетсяпобедителем, тогда и я вынужден буду его бояться, ибо он окажется сильнее меня.Пока же сильнее нас обоих Гизы. Мать стоит за то, чтобы Гизы сначала напали насторонников «истинной веры». Я же должен покамест спокойно сидеть в Лувре ивыжидать. А потом мои свежие войска накинутся на ту партию, которая уцелеет, иотправят ее главарей еще тепленькими на тот свет».

Он поднял глаза, словно спрашивая, как же ему ко всему этому отнестись.Мать ободряюще кивнула. Не раз наставляла она сына, и он научился понимать ее —правда, до известной черты, а дальше — ни с места. Там она становиласьнепроницаемой, а он слабел. Быть может, он и проник бы в ее замыслы, почуял бысамое главное в ее плане, если бы что-то не мешало ему, какое-то сопротивлениеего мышления. «Самое гнусное решение они приняли только сегодня утром вподвале, — сказал себе Карл. — У меня сосет под ложечкой и все нутро холодеет,неужели никто не поможет мне?»

Едва он это подумал, как выступила вперед его сестра и твердо заявила:

— Никакого убийства не будет — я запрещаю.

Мадам Екатерина просидела несколько мгновений с открытым ртом. Что это надевочку нашло? — Ты? Запрещаешь? — раздельно повторила Медичи. Карл тоже